— Это здесь, — показывает Станислав на карте.
— Ясно. Часок продержитесь, и мы подойдем.
— Есть!
— Отряд «Варшава», — сообщает Ванда, — прикрывает левый фланг коридора. Плавсредства сосредоточены около села Пшедоба.
— Значит, не сгинела Польша, — улыбается Млынский.
— Не сгинела и не сгинет, пан полковник! — горячо говорит Станислав.
— За нашу и вашу свободу, товарищи! — отвечает Млынский.
Дождь перестал. Из-за туч иногда проглядывает, луна, и тогда на реке видны лодки. Слышен плеск весел и приглушенные команды. В стороне изредка взлетают ракеты, и оттуда доносятся тревожащие ночь пулеметные очереди.
Фуры, тачанки, лошадей и легкие орудия переправляют на плотах. У берега солдаты спрыгивают с плотов в воду и переносят на руках ящики с боеприпасами, помогают лошадям вытащить на берег тяжелые фуры и орудия.
Командир роты Бейсамбаев и старшина Коваленко переносят на руках через прибрежную полосу воды Ирину Петровну. Другие солдаты — Катю Ярцеву и остальных девушек. Несут с шутками и уже на твердой земле опускают не сразу.
Высадив людей на западном берегу, лодки и плоты возвращаются обратно.
— Старший лейтенант! — приказывает Млынский Бондаренко. — Прикройте своей ротой правый фланг переправы! Займите старые окопы!
В ту же ночь по шоссе двигалась колонна немецких танков.
Впереди — открытая легковая машина с эсэсовскими офицерами и охраной. Рядом с водителем — штурмбанфюрер Занге.
Регулировщик с бляхой фельдполиции на шее светящимся жезлом указывает поворот, и машина съезжает с шоссе на проселочную дорогу. Следом за ней один за другим скатываются шесть танков.
На западном берегу реки полковник Млынский наблюдает за переправой. Стало заметно светлее. В бинокль видно, что рядом с последними лодками плывут, держась за борта и подняв над головой оружие, солдаты. Впереди — старшина Полищук. Река широкая. Ветер и течение гонят лодки в сторону от переправы.
— После такой купели по сто граммов положено, — говорит Ерофеев.
— Не завидуй, Ерофеич, — усмехается майор Хват, — Успели б штаны обсохнуть…
Кроме Ерофеева и Хвата на пригорке рядом с Млынским — командир польского партизанского отряда Милевский и Ванда. Млынский опускает бинокль.
— Ах молодцы! Товарищ Милевский, я думаю, через полчаса вы сможете начать отвод ваших людей.
— Есть!
— Передайте партизанам нашу сердечную благодарность.
— Дзенькую, товарищ полковник. Мы считаем за честь вместе с вами сражаться за свободу наших народов.
Последние лодки приткнулись к берегу.
Комиссар отряда Алиев, поднявшись к Млынскому, докладывает:
— Последний эшелон закончил переправу, товарищ полковник. Потерь нет.
— Отлично! Управились почти на час раньше, чем запланировано. Чья инициатива, Гасан, вплавь через реку?
— Старшины Полищука.
— Ах морская душа… Объявить благодарность!
В этот момент разорвался первый снаряд. Он упал с большим недолетом. Второй и третий разорвались ближе…
— Танки! — донесся чей-то крик. И его как эхо подхватили разноголосо: — Танки!.. Танки!..
Млынский видит, как от темного лесного массива отделились едва различимые в предрассветном сумраке немецкие танки и поползли к переправе, изредка стреляя на ходу. От переправы мимо них пробегают бойцы и занимают оборону по краю оврага, по которому движется основная часть отряда.
Один из снарядов разрывается недалеко от медпункта.
Старшина Полищук повис на поводьях, сдерживая заметавшуюся лошадь, впряженную в телегу с ранеными.
— Гранаты и противотанковые ружья к бою! — командует Млынский.
Осколком разорвавшегося снаряда ранит командира польских партизан Милевского.
— Отец! — кидается к нему Ванда.
Полищук и Бейсамбаев подхватывают его и несут к палатке медпункта. Зажимая рану рукой, Милевский говорит сквозь стиснутые зубы:
— Ванда, дочка… Передай мой приказ бойцам: держаться! Иди, родная… иди…
Млынский бежит к медпункту. Ерофеев не отстает от него ни на шаг.
Их обгоняют несколько солдат с противотанковыми ружьями, спешащие на позиции, которые занимали польские партизаны.
Мелькает Полищук со связкой противотанковых гранат.
Бейсамбаев у палатки медпункта спокойно набивает патронами автоматный диск…
Млынский стремительно входит в палатку и застывает на пороге.
Керосиновые лампы — одна из них подвешена к потолку, а две другие держат в руках солдаты с марлевыми повязками на лицах — освещают палатку и стол, накрытый окровавленной простыней. Ирина Петровна oпe-рирует Милевского. Работает спокойно и четко. Ей ассистирует пожилая медсестра. Повернув на секунду лицо, закрытое маской, Ирина Петровна снова склоняется к Милевскому.
— Зажим! — коротко говорит она. — Еще!.. Коагулятор…
Близкий разрыв снаряда колыхнул палатку, комья земли забарабанили по брезенту, но никто даже головы не поднял.
В наспех отрытых окопчиках рядом с польскими партизанами заняли оборону советские бронебойщики, выставив навстречу танкам длинные стволы противотанковых ружей.
Сержант Косых наводит ружье на надвигающийся танк. Пулеметы танка ударили по окопчику, и пули взбили фонтанчики земли, запорошившей глаза сержанту.
— Ничего… Сейчас…
Из другого окопчика грохнуло противотанковое ружье — и один из танков завертелся на месте с подбитой гусеницей.
— Браво! — крикнул поляк.
Косых протер наконец глаза.
— Сейчас наш выход. Так… — Он выстрелил, однако танк продолжал неумолимо надвигаться на окопчик…
Но вот за башней его взвился сначала едва приметный дымок, потом он стал черней и гуще, показалось пламя, и танк остановился. По танкистам, выбравшимся из люков, открыли из винтовок огонь партизаны…
— Понятно? — улыбнулся Косых соседу-поляку.
Однако остальные четыре танка продолжали рваться вперед. Укрываясь за их броней, приближались к окопам эсэсовцы. Один из танков по берегу Сана рвался в направлении палатки медпункта…
