Красный столбик термометра опускался все ниже. Барометр шел на «бурю».
11.02. Прозрачный фонарь вертолета забило снегом, будто кто его пригоршнями закидал.
Летчик Митя Кусаков вел машину галсами — с севера на юг. Искал «Витязя» и никак не мог найти.
Кусаков до боли в глазах вглядывался в эту мешанину воды, тумана и снега. На секунду зажмурился, потер покрасневшие веки.
Шульгин задремал, откинувшись на спинку соседнего сиденья. Ему представилась дорога. Та, деревенская, родная. Старая Смоленская… На которой ветер завивал пыльные смерчики…
— Не спите, — услышал он сквозь дрему, и дорога мгновенно растворилась, исчезла…
Ему стало немного обидно оттого, что он так и не узнал, к чему это она привидилась.
— Не спите, — повторил Кусаков. — А то. меня тоже в сон клонит. Давайте про что-нибудь поговорим…
Шульгину говорить явно не хотелось, и он лишь пожал плечами.
— Ну вот, — не отставал Кусаков, — вы зачем врачом стали?
— Как вам сказать… — после некоторого молчания сказал Шульгин. — Вообще-то я поздно определился. Я и десятилетку после армии только закончил… — Он замолчал.
Кусаков заинтересованно слушал, не перебивая.
— Голод у нас большой был, — задумчиво проговорил Шульгин, — сразу, как война кончилась. Сосед наш, дядька Петра, придет, бывало, к нам, сядет и говорит матери: «Не давай, Александра, своим ребятам воду пить, а то помруть. Вон у Семена и Санька его помер, и Нюрка. И Сонька с Колькой тоже помруть, все синие уже. Потому — пьють воду…» А я, — Шульгин улыбнулся, — с печки смотрю. У дядьки Петры не было на правой руке пальца, вот среднего, и я всегда старался рассмотреть, что ж у него на этом месте.
— А почему воду-то пить нельзя? — спросил изумленный этим неожиданным рассказом Кусаков.
— Человек пьет с голоду… Желудок полой, и человеку кажется, что он сыт. И он, чтобы продлить это ощущение, начинает пить беспрерывно, — объяснял Шульгин. — Бессознательно, конечно. Ну, и первыми опухают ноги, а потом… — Он замолчал ненадолго. — Вот братишка-то мои с сестричкой Олюшкой и опились воды… И — все. Тогда я в первый раз почувствовал, как это страшно, когда не можешь помочь. Какая это мука — бессилие, беспомощность. А, может, не тогда, — поразмыслив, продолжал Шульгин. — Может, еще когда Мишка-бандит отца мучил. И так хотелось поскорее вырасти, сильным стать, чтобы защищать, помогать. А врач мне казался человеком самым добрым, умным, справедливым. Который помогает всем и каждому. Которого все любят. И никто ему не делает зла…
Под ними сквозь пургу неслась вода — черная и густая, как масло.
11.18.
— Кусаков все еще не может найти «Витязя», — доложил радист Нечаеву.
— Час от часу не легче… — пробурчал старый капитан. — Передай Кусакову, пусть ищет, пока не найдет. Будет кончаться горючее, вернется. И снова пойдет!
Вертолет непогодой прибивало к мятущимся гребням волн.
— А с чего этот Мишка взял, что у вашего отца золотые часы? — спросил Кусаков, продолжая разговор.
— Когда немцы к райцентру подходили, — рассказывал Шульгин, пряча от стужи лицо в воротник, отчего его голос звучал глуховато, — отец Илюшку-ювелира вывез. Со всем семейством. Они с отцом приятельствовали. Илюшка матери сережки серебряные делал. Ну, а в деревне некоторые и пошли языками… Что, мол, Илюшка отца золотом одарил. Ночью — стук в окно.
Вертолет сильно болтало. Сносило порывами ветра, как стрекозу над рекой.
— Отец мне: «Молчи. Что бы ни было — молчи», — продолжал Алексей. — Ну, входит Мишка-бандит. Отец говорит: «Зря ходишь, Михаил. Нет у меня никаких золотых часов». Тогда Мишка открыл дверь, взял отца за руку и два пальца в дверь сунул. И жмет. Отец побледнел. Белый стал. Тогда я впервые увидел, как кровь от лица отливает, не сверху вниз, а снизу вверх — сначала подбородок побледнел, потом рот, щеки, лоб… Я лежу, губу до крови прокусил, чтобы не закричать. И сознание потерял. А так хотелось закричать, броситься на этого гада!
— А что ж не кричали? — спросил Кусаков. — Не бросились?
— Отец-то не велел, — пожал плечами Алексей и недоуменно посмотрел на Кусакова, как бы не понимая сути вопроса.
Но Кусаков уже не смотрел на него, а угрюмо говорил в ларингофон:
— Я — Кусаков. Кусаков я… Слышишь? Прием… Да! — резко сказал он, выслушав вопрос. — Иду!
«Рафик» все стоял на пирсе. Снежная крупа набилась под колеса. Шофер, похожий на суриковского стрельца, в который раз прогревал двигатель.
Моряк-радист внимательно слушал эфир.
Натужно гудел мотор. Снежные заряды и густой туман временами совершенно слепили вертолет, и он опасно кренился то в одну сторону, то в другую.
Кусаков поднял вертолет и пошел над туманом. Снег бил по-прежнему, но стало чуть легче.
— Вон! — вдруг выкрикнул Шульгин и, привскочив, сколько позволял привязной ремень, ткнул пальцем влево: — Они!
Там, куда он показывал, из плотного, как бы слежавшегося тумана, поднялась звездочка красной сигнальной ракеты. Не успела погаснуть — еще. Еще… Ракеты выскакивали из тумана, будто свежего воздуха глотнуть.
Кусаков, закусив губу, заложил крутой вираж и пошел на ракеты. В туман.
— Ну вот и нашли, слава богу, — обрадовался Шульгин и почистил рукавом свою докторскую сумку.
11.37. В кубрике «Витязя» Гаркуша наклонился над раненым.
Не открывая глаз, Королев чуть слышно спросил:
— Что так тихо? Машины стоят? Пришли, товарищ капитан-лейтенант, да? — Он попытался улыбнуться.
Дизели на самом деле гудели так, что было видно, как вибрируют клепаные стены.
— Пришли, пришли… Почти, — хрипло сказал Гаркуша. — Еще чуточку потерпи, Миша.
Из тумана прямо в лоб ходко выплыла мачта. Кусаков едва успел обойти ее. Завис. И пошел на снижение.
Улыбка внезапно исчезла с лица Шульгина. Он изумленно уставился на Кусакова:
— Это… «Мурманск»?!
— К счастью, — мрачно усмехнулся Кусаков, и в то же мгновение машина мастерски, с едва заметным толчком, опустилась на ходящую ходуном палубу ледокола.
— Вы что?! — Шульгин в волнении схватил летчика за рукав. — Нас же ждут!
К вертолету бежали матросы, тянули черные шланги.
Кусаков, расслабленно привалившись к спинке кресла, смотрел, как стрелка на приборе с надписью «Горючее» медленно поднимается от нуля.
— Еще с минуток несколько, товарищ доктор… — Кусаков снял шлем, отер лоб, — и нас с вами никто бы не дождался.
— Что ж вы не сказали? — растерянно пробормотав Шульгин.
— А вам бы легче стало?
— Да нет… — пожал плечами Шульгин, — но я бы… замолчал.
— Мне б труднее было. Тогда б я думал не о том, как дотянуть, а что горючее на нуле. А это две большие разницы, как говорят в одном южном городе, — сказал Кусаков и, убедившись, что бак полон, поднял машину вверх.
— А золотые часы я только в сорок восьмом увидел, — раздумчиво проговорил Шульгин. — И
