Визитная карточка хищницы

крошки, записную книжку украшали замысловатые рожи, а носовой платок в самые ответственные моменты жизни оставался дома.

В оконца пробивался скупой свет близких сумерек, и Елизавета зажгла лампу. Стало уютней, но в углах комнаты сгустились тени. Девушка провела пальцем по корешкам книг: Бердяев, Платонов, Бунин, тут же Макиавелли, Плутарх, Спенсер. На соседней полке теснились сборники стихов Вяземского, Баратынского, Гумилева. Книжное многообразие не говорило о литературной всеядности Германа Андреевича, скорее наоборот – о его редкой взыскательности и необычайной разносторонности. Дубровский-старший любил в ненастную погоду, когда в окна стучится ветер вперемешку с дождем, лежа на потертом кожаном диванчике, почитать. Эту страсть он старался привить и своим детям. Елизавета неплохо ориентировалась в классической литературе, предпочитая Гоголя, Толстого, Достоевского. К поэзии она относилась с прохладцей, делая исключение, пожалуй, только для Блока. На его прекрасную Незнакомку, окутанную туманами и бесконечной таинственностью, Елизавете когда-то очень хотелось походить. Денис грезил фантастикой и приключениями. Одолев с поразительной быстротой пятнадцать томов Герберта Уэллса, он внезапно охладел к чтению и занялся традиционными для своего возраста занятиями: компьютерными играми, боевиками, справочниками по восточным единоборствам.

Внезапно палец девушки натолкнулся на небольшую общую тетрадь в синем клеенчатом переплете. Среди книг и тоненьких брошюр она была почти незаметна. Елизавета вынула ее. Пробежав глазами по первой странице, она нахмурилась. Что это?

«Как в море льются быстро воды,

Так в вечность льются дни и годы» – строчка из Державина.

Далее записи, сделанные знакомой отцовской рукой, какие-то даты:

« Может ли отец равнодушно относиться к неудачам своих детей? Сегодня Лизонька сдавала последний выпускной экзамен в школе. Что-то перепутала в датах, и вот результат – четыре балла». Лиза заулыбалась. Ну конечно! Она, помнится, перенесла время правления императрицы Екатерины II на один век позже. Молодой учитель истории, пытаясь спасти положение, решил мягко указать на неточность ее ответа, но она подобно барану уперлась. Цитировала Пикуля, а когда поняла, что не права, было уже поздно. Соглашаясь с тем, что выпускница блестяще знает учебный материал и владеет массой дополнительной исторической информации, комиссия не простила ей очевидного промаха. Сидя на подоконнике, Лиза вытирала подолом школьного фартука слезы, а отец утешал ее. « Мне хотелось вмешаться, объяснить этим школьным тугодумам, что у каждого бывают в речи оговорки, но передумал. Лиза уже вышла из того возраста, когда принято прятаться за спину родителей. В конце концов любая неудача есть прежде всего добрый урок». Ниже дата.

Не было сомнений, Елизавета нашла отцовский дневник. Взобравшись с ногами на диван, она укрылась клетчатым пледом, как некогда делал отец, и погрузилась в волшебный мир давно ушедших дней. Мелькали даты, значительные и мелкие события их жизни, чьи-то фамилии, образы уже забытых людей, испарившихся из их жизни в один из промозглых сентябрьских дней, когда хоронили отца. Лиза перелистала тетрадь. Почти все 96 листов были заполнены аккуратным, до боли знакомым мелким почерком. Лиза вернулась к началу. Она вздрогнула, пробежала глазами строчки и замерла. Не может быть!

«Александра Суворова, бесспорно, можно считать человеком нового поколения современной России. Сколько молодой энергии, почти юношеского задора в нем! Не скрою, страдаю белой завистью. Как бы мне хотелось, сбросив с плеч мудрость и тяжесть прожитых лет, очертя голову броситься в водоворот жизни! Думается, надо познакомить его с Громовым. Старику он должен понравиться. Неистощимый кладезь идей!»

Она вспомнила вдруг бессмысленные, как ей тогда казалось, речи Зверева: « Дубровский был плохой человек! Он не любил Александра Петровича». Речь шла о ее отце! Значит, Герман Андреевич и Суворов были знакомы, и, судя по дневнику, это было не шапочное знакомство. Строчки знакомого почерка просто заряжали энергией. Похоже, отец попал под нешуточное обаяние этого молодого человека. Но ведь он неплохо разбирался в людях! Как такое могло произойти?

Уставившись на зеленый полотняный абажур настольной лампы, Елизавета старалась переварить только что сделанное открытие. Потом, повинуясь внутреннему порыву, начала листать дневник, пробегая глазами ровные строчки. Постепенно тон отца менялся. Восторженность перешла в недоумение, потом – в апатию и наконец – в сухой равнодушный тон.

«Из всей этой компании на человека похож, пожалуй, только Лесин. Не случайно он держится особняком. Марьин, несомненно, умен, образован, но чрезвычайно предан Суворову и теряет в его свете свою индивидуальность. Зверев – тупая безмозглая машина для исполнения поручений Суворова. Полностью отсутствует контроль за своими действиями и поступками, флегматичен и опасен. Суворов – двуликий Янус. Светлой, сверкающей внешним великолепием стороной обращен к людям. Темная сторона таит в себе неприятные открытия, грязные дела, порок и ложь».

Взаимоотношения Суворова с Громовым развивались, похоже, по такой же схеме: восхищение – удивление – восклицание – отвращение – ужас. Но если Дубровский узнавал о новых подвигах молодого бизнесмена от своих знакомых и по телефонным звонкам старшего друга, то Громов на собственной шкуре мог оценить грандиозность суворовской экспансии на комбинат.

«Я привык доверять Громову, но, похоже, он сгущает краски, описывая деятельность этого сопливого пройдохи. Нужно будет выбрать время и за рюмочкой коньяка поговорить с Георгием по душам. Если его претензии обоснованны, надо отделаться от Суворова, на том и закрыть вопрос. Не думаю, чтобы это представляло хоть какие-то сложности».

«Влияние Суворова оказалось сильнее, чем я ожидал. Попытки призвать его к ответу вызвали целый шквал телефонных звонков сверху. Обращались из администрации области, из Министерства сельского хозяйства. Набиев оборвал все провода, доказывая, что мы чиним препятствия зарождающемуся бизнесу и топчем юное дарование своими грубыми башмаками. Придется подождать!»

«Был у Георгия в больнице. Сердечко пошаливает. Клавдия, его жена, меня обрабатывала в течение часа. Требовала, чтобы я повлиял на Георгия. Надо, мол, о здоровье подумать, о пенсии. Ну, тут она хватила через край! Громова – на покой! Покой нам только снится! Про телефонные звонки что-то говорила, анонимные угрозы. Гонит пургу! – вот как бы выразился Денис».

– Елизавета! – за дверью раздались шаркающие шаги. – Новый год на пороге, а ты уткнулась в книжки. Спускайся вниз, – шумела няня.

Елизавета нехотя отложила тетрадь и, потушив лампу, спустилась в гостиную.

Стол уже был накрыт. Праздничный гусь, отливая золотистой корочкой, ждал своего часа. Запотевшая бутылка шампанского была готова к употреблению. Салаты с крабами, свежими овощами, селедочка под шубой, хрустящие маринованные огурчики и прочие новогодние разносолы уже томились в чашечках, салатницах, менажницах. Весело потрескивали в печке дрова. Елка, стараниями Дениса превращенная в роскошный символ всеми любимого праздника, сверкала своим великолепием.

Муж Софьи Илларионовны настраивал телевизор. Вскоре эксперименты с антенной ему надоели, и он в изнеможении уселся на стул, вытирая вспотевший лоб. Тут же как по заказу изображение чудесным образом восстановилось и стало почти идеальным.

– Ура! – закричал Денис.

Няня начала заполнять тарелки. Вскоре запенилось шампанское в бокалах, раздался бой курантов.

– С Новым годом! С новым счастьем!

Елизавета с горечью вспомнила, что обычно после двенадцати она уже убегала из родительского дома к друзьям. Сегодня она никуда не спешила. Ее никто не ждал. Общение с подругами ограничилось телефонными поздравлениями. У всех были свои планы, и она, Лиза Дубровская, в эти планы не вписывалась. Все знакомые девчонки были в обществе своих кавалеров, а приглашать одинокую и симпатичную подругу, понятное дело, никто не желал. «Так недолго заработать комплекс старой девы!» – подумала Елизавета. Пользуясь тем, что по телевизору началась трансляция новогоднего «Огонька», Елизавета, подхватив бокал с шампанским, выскользнула из-за стола.

«Сегодня состоялся крайне неприятный разговор с Суворовым, оставивший тяжелое впечатление. Признаться, я этого ждал. Последняя мера, предпринятая Громовым, – отказ давать продукцию на реализацию, была сделана с моей подачи. Решив таким образом подстегнуть молодого прохвоста и заставить отдавать долги, мы только его разозлили. Махнув рукой на несговорчивого Громова, он попробовал воздействовать на меня. Явившись с парой своих помощников, среди которых был Зверев, Александр пытался заручиться моей поддержкой. Поняв, что я не продам товарища и за энную сумму баксов, он резко изменил свой тон. Появились оскорбительные выражения, истерические нотки в голосе. Я пообещал вызвать охрану. Суворов успокоился. „Я пойду на все. Надеюсь, смысл вам понятен. Советую подумать и не предпринимать поспешных мер“, – сказал он на прощание. Не знаю, что следует понимать под словами „на все“, но не думаю, что он сможет предпринять что-то серьезное». Дата.

Елизавета спешно перелистала страницы. Ага! Вот он, февраль, месяц, когда убили Георгия Громова. Так и есть, записи полны воспоминаний, смешанных с горечью утраты. Было видно, что отец, избегая общения с Суворовым, все же не считал его причиной несчастья.

« Когда комья мерзлой земли застучали о крышку гроба Георгия, Суворов протиснулся ко мне поближе и будничным голосом завел разговор о каком-то благотворительном фонде. Меня передернуло так, как если бы я общался с убийцей».

Елизавета машинально скользила глазами по строчкам дальше, полагая, что общение этих двух людей после смерти Громова исчерпало себя. Отнюдь!

«Я боюсь, что у меня начались „глюки“ (одно из любимых выражений Дениса). Мне повсюду мерещится слежка. Телефонные звонки, когда тебя поднимают среди ночи и молчат в трубку, изрядно действуют на нервы. Похоже, они считают, что я могу сообщить в прокуратуру какие-то особые сведения. Они просят о встрече». Дата.

«Беды не закончились арестом Суворова. Они не оставляют меня в покое. Они требуют полного подчинения и строжайшего контроля за всем тем, что будет происходить со мной в прокуратуре. В конце концов это смешно! Германа Дубровского пытаются запугать». Дата.

«Мне не до смеха! Меня наполняет злость. Они попытались поджечь мой дачный дом. Я, признаться, сразу не связал этот пренеприятный случай с моими старыми знакомыми. Ночью нарочито гнусавый мужской голос по телефону пояснил, что никакой счастливой случайности не было. В следующий раз они сожгут дом и квартиру дотла. А пока я лишился бани, деревянного пристроя, оборудованного под детскую. Думаю, нужно заявить о случившемся следователю, и чем быстрее, тем лучше». Дата.

Елизавета вспомнила. Действительно, в мае у них на даче замкнуло проводку, начался пожар. Во всяком случае, так объяснил отец. По счастливой случайности дома были соседи, они и заметили дым. Пожарная часть находилась поблизости, так что сгореть успело не все. Баню тем же летом отстроили заново. Обновили веранду. Они с Денисом переживали по поводу сгоревшего деревянного пристроя, к обустройству которого они приложили когда-то столько сил.

Лиза прикрыла глаза и как наяву увидела небольшое помещение, освещаемое лишь неровным светом фонарей со свечами внутри. Коллекция масок на стенах, модели парусников, огромная карта мира, гамак на двух деревянных столбах… В шкафу – посуда под старину: глиняные тарелки, огромные кружки, бутылка бренди, которую они тайком стащили из отцовского бара. Лиза вспомнила, какие занимательные вечеринки она здесь проводила когда-то. Одетая в тельняшку, в синих, как море, клешах, с красной косынкой на темных волосах, она походила на худенького озорного подростка, легкого и подвижного. Танцуя с Максом, одетым некстати в новейший джинсовый костюм, она немного злословила по поводу его до безобразия пристойного внешнего вида. Он обижался. Гости, расположившись за деревянным столом, распивали пиратский напиток ром, горланили песни. Не к месту звучал какой-то современный шлягер. Раздавалось