– Замолчите вы, ради бога, – не сдержался Новицкий. – Ваша деревенская прямота здесь неуместна.
– Это всего лишь правда, – сказала дама с шиньоном, обидевшись.
С того времени Новицкий начал бояться ночи. Во сне ему часто являлся маленький Апрель. Иногда, в тиши загородного дома, когда его жена сладко спала, ему мерещился детский плач. Он вставал, на цыпочках выходил из спальни и шел по дому, прислушиваясь к ночным звукам. Кошмар стал привычным…
– Вот, пожалуй, и вся история, – проговорил Новицкий, и Дубровская первый раз на протяжении долгого рассказа осмелилась поднять глаза. Он выглядел потерянным. Перед ней сидел не тот Петр Иванович, которого она знала до сих пор: надменный, мелочный, язвительный. Это был измученный человек. Его возраст, казалось, давно перешагнул пятидесятилетнюю отметку. Между тем ему не было еще и сорока. Потухший взгляд, монотонная, как у автомата, речь и слабая дрожь в пальцах.
– Я проявил слабость и глупость, думая, что трагедия моей семьи может остаться в тайне. Я плохо соображал тогда. Это все стало для меня таким страшным ударом. Но злая ирония состоит в том, что, выставив ребенка из дома в тот холодный апрельский вечер, я обрек себя на большие мучения, чем было бы, если бы я оставил его у себя. Мы стали получать анонимные письма с требованием денег. Я был в замешательстве и не нашел никакого иного выхода, как поддаться требованиям шантажиста. Между тем его аппетиты росли, суммы запрашивались раз от раза все большие и большие. Промежутки между посланиями сокращались.
– А кто это мог быть? – спросила Елизавета.
Новицкий внимательно посмотрел на нее. Она не отвела взгляд.
Петр Иванович вздохнул и пожал плечами:
– Вы читали письмо. Конкретной подписи там не стоит. Мы платим деньги анониму.
– А вы не пробовали говорить со своей домработницей? Она первая, на кого падает подозрение. Вы не рассчитали ее?
– Нет. Не осмелились. Но проблема не так проста, как кажется на первый взгляд. Не забывайте, Серафима – соучастница того темного дела. А сколько их еще, возможных вымогателей, бог знает. Информация о беременности жены могла просочиться откуда угодно. Вспомните врача в медицинском центре, пластического хирурга, вездесущую прислугу, продавцов в детских магазинах. Я – публичная фигура, не забывайте. О, конечно, я соблюдал осторожность! Я никому не говорил о предстоящем пополнении в семействе, а сама Лара этой темы избегала как черт ладана. Она носила модную одежду, и я уверен, никто из близкого окружения не догадывался. Ну, стала она слегка полнее – но это не портило ее. Что касается физической формы, Лара выглядела превосходно – никаких пигментных пятен, отеков. Ее насыщенная вечеринками жизнь, за которую она так отчаянно цеплялась, поддерживала жену в тонусе. Ну а на позднем сроке она уже была в нашем доме за городом. Я уволил всю прислугу, оставив только Серафиму. Она готовила еду, прибирала, покорно сносила вздорный нрав Лары, которая к концу беременности стала невыносимой. Я запретил ей визиты, впрочем, она и сама не желала никого видеть. Гулять она выходила поздно, когда на землю уже ложились сумерки. Наш собственный парк стал для нее замечательным убежищем. Но кто знает? И у деревьев есть глаза. Правду знаете вы, и, похоже, не вы одна. Взять ту же Эмму…
– Да, так что же Эмма? – вклинилась Лиза. Она давно уже собиралась вывести разговор на интересующую ее тему, вот только подходящего предлога не было.
– Эмме удалось все узнать.
– А вы не думаете, что она была той самой вымогательницей? Ведь последнее письмо от анонима вы получили в день похорон Эммы. Если взять временную поправку на доставку почты…
– Абсурд! – прервал Лизу Новицкий. – Зачем обнародовать те сведения, которые сами по себе являются источником дохода? Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?
– Но ведь зачем-то она вынесла вашу историю на публику?
– Искать логику в поступках Эммы – это все равно что добывать из навоза бриллианты, – в сердцах заметил Новицкий. – Это была чрезвычайно эксцентричная особа, обожающая внешние эффекты и игру на публику. Мне даже кажется, что она была не совсем нормальна.
– Тем не менее ей удалось раскопать не одну грязную историю, – заметила Лиза. – Вы не находите, что она была права и во всех остальных случаях?
– Кто ее знает? – отозвался Новицкий. – Она за это поплатилась – это единственный факт, который можно констатировать, вне всяких сомнений.
– И вы думаете, она получила по заслугам?
Это был провокационный вопрос. Лиза затаила дыхание.
Новицкий усмехнулся:
– Вы кажетесь самой себе весьма загадочной, Елизавета Германовна. Не хотите ли спросить прямо: не я ли убил бедняжку Эмму, чтобы сохранить в тайне рождение своего больного сына?
Дубровская почувствовала себя неловко. Ей всегда казалось, что ее скрытые намерения невозможно просчитать. Конечно, этот вопрос ее интересовал, но задать его Новицкому в лоб было бы… как это… не совсем удобно, что ли?
– Знаете, что я должен сделать сейчас? Ну, если придерживаться логики, что именно я являюсь тем ужасным убийцей…
– Что же? – спросила Лиза, затаив дыхание.
– Убить вас!
– Ну как же так…
– А вот так. Но этого я делать не буду.
– Почему?
– А вы еще не догадались? Потому что я не убийца, – Новицкий позволил себе слабое подобие улыбки. – Да, я грешен, но не настолько, чтобы крошить соломкой всех вольных и невольных свидетелей своего горя. Да, я осознаю, что, если это все выплывет наружу, на моей политической карьере можно будет поставить жирный крест. Но, видно, шила в мешке не утаишь. С этим приходится мириться.
– Странно, – задумчиво проговорила Лиза. – Мне кажется, основная часть вины лежит на вашей супруге, но вы почему-то не позволяете себе в ее адрес даже слова попрека. Ведь какая-нибудь другая женщина могла бы сделать вас счастливым, дать вам все, о чем вы мечтали?
– Об этом не может быть и речи, – сухо ответил ей Новицкий. – Разве вы не поняли? Я люблю Лару, и это не обсуждается…
Лиза задумчиво глядела на порхающие за автомобильным стеклом белые хлопья. За несколько часов, проведенных ею в ресторане, на улице разыгралась настоящая снежная феерия. Город накрыло пушистой пеленой, и то, что совсем недавно казалось грязным и мрачным, приобрело вдруг нарядный вид. Черное небо извергало на землю мириады снежинок, как будто кто-то наверху щедро сыпал вниз новогоднее конфетти.
– Елизавета Германовна, – деликатно напомнил о себе Ян. – Мы возвращаемся домой или поедем еще куда-то?
Глупый вопрос, если разобраться. Одиннадцать, между прочим. А если учесть, что до загородного дома добираться час, то у Лизы впереди маячит заманчивая перспектива – появиться в особняке Мерцаловых сразу же, как старинные часы в гостиной пробьют полночь. Припозднилась, однако…
– Домой, – попросила она, и автомобиль, радостно заурчав, помчался по влажной и скользкой от тающего снега дороге. Водитель был сосредоточен и молчалив.
– Ты знаешь, Новицкий не виноват в смерти Эммы, – сказала вдруг Дубровская. Ей приятно было осознавать, что в каком-то роде они являются с Яном заговорщиками и могут обсуждать детали проводимого расследования.
– Странно, что вы вообще могли заподозрить этого типа, – отозвался водитель. – Типичный бюрократ и зануда. Может, он где-то и хапнул бюджетных денег, но решиться на мокрое дело – увольте!
– Ну, про деньги ничего не скажу, не знаю. Но другие грехи у него имеются. Сути я говорить не буду, но огласка не в интересах Петра Ивановича. Может случиться скандал.
– Ох, Елизавета Германовна, это, конечно, не мое дело, но мне кажется, вы нарываетесь на неприятности. Зачем молодой, красивой девушке носиться по городу, решая опасные головоломки?
– Я не успокоюсь, пока не найду убийцу Эммы, – просто ответила Дубровская. – У меня имеется список подозреваемых лиц, и сегодня я с полной уверенностью могу вычеркнуть оттуда Новицкого.
– Позвольте полюбопытствовать, сколько всего этих лиц в вашем списке? – ехидно осведомился Ян. – Или же это секрет?
– Нет. Все участники злосчастной вечеринки, конечно, исключая меня и Андрея Сергеевича.
– А что думает на этот счет прокуратура?
– По-моему, они занимаются поисками несчастного бродяги, – хмыкнула Дубровская. – А я, думая об этом деле, полагаю, что все ниточки тянутся к одному человеку.
– К кому же?
– А вот это пока секрет.
– А я бы на вашем месте размышлял сейчас на другую тему.
– На какую же?
– Как объяснить Андрею Сергеевичу ваше позднее возвращение.
Ян был совершенно прав. Дубровская погрустнела и сразу же замолчала. Водитель, уловив перемену в настроении пассажирки, усмехнулся.
– Ладно, Елизавета Германовна, как вам такой вариант: у меня сломалась машина, и, пока я чинил ее, вы отогревались в кафе за чашкой чая?
– Ой, Ян, – протянула Лиза. – А такое возможно? Я была бы тебе очень признательна, только обманывать Андрея Сергеевича как-то не совсем хорошо.
– Это уж вам решать. Если у вас есть другие варианты, дерзайте.
Дорога убегала вдаль…
Часы били полночь, и этот звук эхом разносился по всему дому, оповещая всех, что наступили новые сутки. Обычно, оставаясь одна, Елизавета вздрагивала каждый раз, когда ночную тишину нарушал этот мерный, как ей казалось, зловещий бой. Сегодня же ей было недосуг искать мистическую подоплеку обыденной, по сути, вещи. Сейчас ее волновал вопрос другого рода: удастся ли ей, не навлекая на себя ненужное любопытство и вполне обоснованное недовольство, пробраться к себе в спальню. Если же Андрей, по своему обыкновению, работает в кабинете, у нее получится создать иллюзию своего «раннего» возвращения и притвориться спящей. Кто потом разберет, как долго она находилась в постели?
Дубровская осторожно отворила дверь гостиной. Так и есть, темно. Верхнее освещение погашено, только свет уличных фонарей, пробивающийся через неплотно задвинутые портьеры, неясно обозначает очертания мебели. Она шла на цыпочках, останавливаясь и прислушиваясь, стараясь определить, где находятся домочадцы. Но тишину нарушало только ее собственное дыхание и еле слышное поскрипывание старого паркета. Она споткнулась о
