– Да, об этом я тоже думал, – добавил он.
– Знаете?.. – глядя куда-то в сторону, проговорил Родион Михайлович. – Когда умерла Женя, я заболел. Мне было больно каждый миг, каждую секунду. Так больно, что пришлось уйти с работы. Я постоянно забывал о том, где я нахожусь и что именно должен делать. Меня терпели, сколько могли, а потом отправили на пенсию. Это было правильно, я стал опасен для пациентов. Но, оказавшись дома, наедине со своей болью, я испугался, что либо умру, либо сойду с ума. Меня тянуло то на кладбище, то в больницу, и однажды я натолкнулся на Кострюкова. Мы столкнулись с ним нос к носу, на парковке, возле больницы. Он меня, конечно, не узнал, но с того времени я начал следить за ним, – с совершенно спокойным, бесстрастным лицом проговорил Родион Михайлович. – Я сам еще не понимал, зачем это делаю. Я встречал его у его работы, провожал до дома, бродил возле его подъезда в выходные… Это была мания, и длилось это несколько месяцев подряд. А потом мне пришла в голову мысль: если он умрет, возможно, мне станет легче. Боль уйдет, и я смогу жить дальше. Но надеяться на то, что здоровый мужчина средних лет вдруг возьмет и загнется мне на радость, было бы глупо. И тогда мысль об убийстве впервые меня посетила. Я подумал, что, возможно, Женя – не единственная его жертва. Такое наплевательское отношение к чужой жизни наверняка не прошло бесследно для его пациентов. Но изучать биографию Кострюкова я не стал. Просто принял решение. А потом мне пришла в голову мысль, что было бы гораздо удобнее поселиться поближе к нему, чтобы больше времени оставалось для слежки. Продать свою квартиру я не мог. Это была наша с Женей квартира, но у нас имелись сбережения на черный день, а чернее дня, чем день ее смерти, я представить себе не мог, поэтому решил снять квартиру поближе к Кострюкову. Я ждал полтора месяца, пока не поселился в соседнем подъезде.
Вот теперь я стал осторожнее. Я изучил распорядок его дня, его привычки, манеры и даже характер, а чтобы оправдать свои долгие вечерние прогулки возле гаражей, я взял в приюте для собак таксу. Раньше я никогда не держал животных, но собака мне очень пригодилась. Гуляющий поздно вечером, в любую погоду, пожилой собачник ни у кого не вызывает подозрений.
Это последнее замечание заставило и Андрея, и Сашу задуматься.
– В тот вечер все произошло словно само собой, так легко, что я даже испугался. Мы с Бобиком гуляли возле гаражей, подъехал Кострюков, вышел из машины, я подошел к нему сзади, примерился – и ударил ножом. Потом взял его сумку и отнес к ближайшей помойке. Я даже вещи из нее не вынул, наверное, с этим бомжи справились. Меня никто не видел, а если и видел, то не обратил внимания. Испуганный этой удивительной легкостью, я сбежал домой, мне надо было все обдумать и успокоиться. Мои дух и тело приучены к дисциплине, и вскоре я смог взять себя в руки. Когда появилась полиция, я был уже спокоен.
– Неужели убийство… помогло вам?! – с ужасом спросил Андрей.
– Не знаю. Но оно так заняло мой ум и мою душу, что для всего остального уже не осталось места.
– А как же Тюриков, за что вы его убили? – впервые за время их беседы заговорил Саша.
– Это вышло случайно. Я шел домой – я все еще жил тогда в доме Кострюкова, – и увидел «неотложку» у соседнего подъезда и старушек, живо обсуждавших происшедшее. Наверное, это признак старости, но я остановился послушать, что произошло.
Оказывается, «Скорую» вызывали к женщине, у которой неделю назад дочь умерла при родах, говорят, было кровотечение, и она погибла – и ребенок тоже. Зять ее из-за такой новости в автокатастрофу попал, в реанимации лежит, женщина совсем одна осталась, муж ее с дочкой давно уже бросил. А тут она в магазин пошла и с этим врачом, который ее девочку угробил, почти возле самого дома встретилась. Он, оказывается, жил неподалеку. Это ее совсем подкосило.
Я потом эту женщину видел, говорил с ней. Знаете, на кого она стала похожа от горя? На обгоревшую спичку. – В глазах Родиона Михайловича впервые за все время разговора вспыхнул огонь, но не гнева, а сострадания, просто очень пламенного.
– И вы решили наказать этого врача? – спросил Андрей, не позволяя себе поддаться обаянию Алферьева.
– Нет, что вы! Я долго беседовал с ней, узнал все подробности. Оказывается, девушку можно было бы спасти и ребенка тоже. Но она рожала бесплатно, а во время ее родов привезли жену какой-то шишки, все врачи бросились в соседнюю операционную, с бедняжкой даже санитарку не оставили! А случай оказался непростой, у девочки было многоводие, началась отслойка плаценты, что уже само по себе опасно, а они ее бросили! Мать и ребенок просто захлебнулись в своей крови. – При этих словах на глазах Родиона Михайловича выступили слезы.
– А что было дальше? – жалобно, как маленький ребенок, спросил Амбросимов, пряча глаза.
– Я побывал в том роддоме. Вы же знаете, я легко схожусь с людьми, – пояснил гостям Родион Михайлович. – Познакомился с сестрами, санитарками – они всегда все знают. Случай был недавний, так что рассказали мне о нем во всех подробностях. Могу сказать, что даже персонал этой истории ужасался.
– И вы перерезали Тюрикову горло? – сглотнув ком в горле, спросил Андрей.
– Да. Я не специалист, но из немногих прочитанных мною детективов знаю, что часто преступника выдает почерк. Потому способы убийства я старался выбирать разные. А в случае с Тюриковым это было еще и справедливо! Он умирал медленно, как та девочка, не имея возможности позвать на помощь. Я был с ним некоторое время, пока он не ослабел, а потом ушел.
– Скажите мне, за что вы убили Бурмистрова? – спросил Андрей, преодолевая подкатившую к горлу тошноту.
– А третье убийство вас не интересует? – заботливо спросил Родион Михайлович.
– Нет. О нем мне известно достаточно. Так же, как и об убийстве Котляра.
– Анатолий Игоревич когда-то был порядочным человеком и хорошим врачом. Но перемены, произошедшие с ним за последний год, превратили его в алчную нелюдь, забывшую о совести! Рядовые врачи, втянутые в эту историю, виноваты не меньше его, но именно он руководил происходящим в клинике. Он был в ответе за все. Я не мог оставить его в живых. Просто не мог!
– Он вам доверял? Вы ему нравились?
– Да. Я всем нравлюсь. Людям не хватает тепла, им хочется согреться душой. Я их жалею, и они ко мне тянутся.
– И даже Бурмистров?
– Да. Я хотел его спасти, но уже не мог. Он перешел черту невозврата.
– А как же те, кто стоял за ним или над ним? Неужели вам не захотелось наказать и их тоже? Ведь вы же знаете, что ответ перед судом будут держать лишь исполнители.
– Конечно. Но вы не волнуйтесь. Остапенко уже не спасти.
– Что?! – от этих спокойных тихих слов Андрей вскочил с места.
– Вам его жалко? – с удивлением спросил Родион Михайлович.
– Нет… Но… как вы узнали?! И вообще, что с ним?!
– Конечно, я о нем знал. Прежде всего от Скобелевой.
– Она была с вами так откровенна? – уже ничему не удивляясь, спросил Андрей.
– Нет, конечно! Но я следил, подслушивал и в конце концов узнал.
– И что же с ним случилось?
– Он умирает. Я заразил его одним очень редким вирусом. Его очень долго не смогут диагностировать, а время в данном случае означает жизнь.
– О господи! Но как и когда вы его заразили?
– К нему попала моя такса. Он – в рамках пиар-акции – решил взять животное из приюта. Я помог сделать ему правильный выбор, потом напросился в гости, навестить собачку. Та плохо ела и очень скучала. Так и получилось…
– Но чем вы его заразили?
– А это уже неважно. Вы меня прямо сейчас арестуете?
– Да, – растерянно кивнул Андрей, не понимая, как ему поступить в сложившейся ситуации.
– Хорошо. Вот здесь у меня дневники, я записывал здесь свои мысли и действия. Они могут послужить доказательством моей вины. – Родион Михайлович положил на стол стопку обычных тетрадок в сорок восемь листов. – Можно, я птичкам крупы насыплю на балконе? Ко мне синички прилетают, я их подкармливаю. А поскольку я вряд ли сюда вернусь, пусть хоть они порадуются.
