боялись реакции общества. Многие подходили и говорили мужу: 'Ты молодец!'. Я придерживаюсь мнения, что русские жены намного лучше ливанских. Наши браки созданы взаимным чувством. В наших отношениях нет стремления к выгоде. Мы искренни, в нас нет наигранности. Редкая ливанка будет так заботиться о детях и муже….
Очень много внимания со стороны посторонних, от этого иногда устаешь. Но нет ни одного мужчины, который в отношении меня повел бы себя некорректно. Весь негатив, который бывает — от женщин.
Хочу ли вернуться обратно? Наверное, нет. Здесь лучше условия для жизни, я спокойна за ребенка, и прекрасно понимаю, что мой муж может состояться в Ливане, а не в России. Подруга говорит, что мы как декабристки, готовы за мужем хоть на край света, даже в ущерб себе.
Понятие женщина для всех разное. Для меня — это жена и мать, а жизнь… к ней можно и приспособиться… главное, любить себя, оставаться для мужа и детей самой лучшей, самой любимой и самой желанной…'
Их тысячи здесь… украинки, белоруски, молдованки, русские, грузинки…
Разбросанные по всему Ливану, словно мириады звезд по небу, каждая из них шла за своей звездой…
Каждая – сама звезда путеводная… Ведь такой свет любви в глазах не придумаешь. И он горит ярче пламени, не гаснет. Как сияет красота, и душа мятежная – что так манит и кружит голову арабскому мужчине. И гордость, самодостаточность этих женщин поражает чужих людей.
Бросившие все на своей родине, пройдя ломку одиночества, стену отчуждения, погрузившись в чужой менталитет, но оставшись собой, эти женщины даже не знают, насколько они сильны.
Разве могли подумать мамы, куда занесет судьба их драгоценных дочек в пионерских галстуках…
Просто мактуб.
Они живут здесь, любят, растят детей, тоскуют по родине, просто живут.
Русские жены, рожденные в СССР… Связанные крепкой цепью загадочных ливанских гор.
И я горжусь, что являюсь одной из них.
Глава 11
Марокко. Блеск нищеты или горечь берберского чая.
Ярко–синие двери и красные стены, сладость медовых фиников и терпко–горький мятный чай, 'каменное солнце Эссуэйры' и сердце Маракеша – громкоголосая Джема –Эль–Фна, бурлящий океан и розовый шелк Атласских гор, касбы, ущелья, пустыня – все это и даже больше – Марокко.
Без границ, без начала и конца, абсолютно разное, иррациональное, хаотичное, агрессивно– напористое, пугающее и завораживающее.
…3 часа ночи. Я открываю глаза. Нежная тихая музыка льется из динамиков аэропорта.
Кафе и офисы закрыты, полицейские куда–то ушли, зато появились уборщики, расплескали воду повсюду, и надраивают мраморные полы. Десяток сонных пассажиров ждут свой рейс. Мы ждем начало движения электрички, которая отвезет нас прямо из аэропорта к вокзалу 'Касса–Вояджерс'. Ждать осталось 2,5 часа. Подхожу к дверям аэропорта. Клубы тумана окутывают высокие пальмы и фонари. Тишина и теплый воздух.
Мы в Марокко. Туманность Касабланки прекрасна. Туман врывается в здание, прячется в углах, за чемоданами, под сиденьями, но зоркие уборщики выгребают каждый клочок сизо–рыхлого воздуха, и аэропорт благоухает моющими средствами. Штабели спящих военных — три на два, итого — пять марокканских летчиков просыпаются не спеша, и с удивлением оглядываются по сторонам. Дружной гурьбой спускаемся вниз, наконец–то!
Чемоданы загружены, билеты прокомпостированы, поезд мчит вперед. Туман продолжает скрывать окрестности от любопытного взгляда туриста. В холодном пустом вагоне только мы с мужем и трое военных. В сером окне прорисовываются окраины, не блещущие чистотой и порядком: груды мусора, мини–свалочки и свалки, опять мусор… Верните туман на место! Конечно, это не Касабланка. Во всей красе она предстанет перед нами в день отъезда, выплывет из марева жары и разочарует обыденностью индустриальных кварталов, наглым рвачеством таксистов, поразит давящей громадою – мечетью Хасана 2–го… Образ ее так и остался – в белом тумане, с белыми стенами, с капельками–брызгами океана в самую жару и гортанно– радостными криками резвящихся парней – они прыгали в волны, крича и танцуя. И на их крики сходились туристы с фотоаппаратами и камерами.
Они пробегали мимо мечети, восхищенно замирая на миг фотосессии, и бежали дальше.
Но все это будет в конце – как прощальный взгляд, тоскливый, с хрусталиком слезы в углу глаза. А сейчас, когда туман рассеялся, мы оглядываемся по сторонам на перроне Касса–Вояджерс, подходит мужчина, спрашивает, чем помочь, объясняет, куда бежать, его мама все внимательно слушает, молчит, и лишь в догонку желает удачи.
Она нам пригодилась.
Шаг за шагом, взгляд за взглядом 'ощупываю' Марокко.
Первый день дикой усталости от перелетов–ожиданий и дороги. Еще ничего не понятно. Еще все странно и удивительно. Толпы туристов, жара и любопытные взгляды местных. И, конечно же, главный управляющий страной – великий Рамадан.
Часть Феса (совсем его маленькую часть) , мы увидели в первый день. Смыв дорожную пыль, поехали в старую медину города. За ее главными воротами Баб–бу–Джелуд находятся 9400 улочек и переулков. Было страшно потеряться, и мы шли прямо, никуда не сворачивая, попутно хватаемые за руки торговцами: 'мадам, месье, зайдите только посмотреть!' Сначала, по незнанию, заходили. С пришедшим опытом и потерянным временем, научились широко улыбаться и идти дальше. Но за руки нас все равно продолжали хватать. Торговля за две керамические тарелки закончилась, по всей видимости, не в пользу мужа. Т. к. хозяин лавки улыбался, а не рыдал.
Воскресенье. 8 утра. Рамадан. Фес спал сном младенца. Тишина и пустошь.
Закрыты все кафе и магазины. Таксисты тоже еще спят. На обычном автобусе добрались до медины и только собрались заплутать в узких улочках, вдруг откуда ни возьмись, появился так называемый – гид. (В Марокко каждый второй человек – гид, каждый третий – торгаш. Или наоборот..) Худой, прилично одетый усатый мужичонка лет 50–ти с газетой в руке (прям интеллигенция из народа) всего за 1 тысячу рублей (нашими) настойчиво предлагал экскурсию по самым извилистым закоулкам Феса. Мое строгое и даже суровое лицо 'русо–туристо – облико–морале' ничуть не спугнуло 'помогайлу'.
Он приклеился словно пиявка, стал рассказывать про своих детей (3 штуки) , которых ему надо кормить, продемонстрировал их фотографии на своем сотовом, и продолжал волочиться. Он шел, исчезал, снова возникал из–за какого–то угла, потом махнул рукой и сказал: 'не хотите за тыщу, давайте, сколько сможете'. Почуяв выгодное предложение, в игру включился муж. И мы отправились в путь.
Внимайте мне, фанатки сериала 'Клон'! И трепещите! Мы шли дорогой Жади, плутали по тем самым подворотням и улочкам. Иногда казалось, гид ведет туристов на расправу в катакомбы (надо ведь кормить 3–х детей…) . Оглядываясь на мое суровое лицо, он убыстрял шаг, иногда для приличия махал рукой на право–лево, обозначая старину и древность.
Поворот, проход, еще один закоулок, влево, наверх, и снова вбок. Где мы? Кто мы? И как отсюда выбраться на волю? Эту паутину улиц, эту загадочную сеть медины никогда не познать обычному туристу. Он обречен тратить время, отбиваясь от приставучих торгашей, пугаться обманщиков и воров. Сжимая в руках дорогую камеру, он изредка нажимает спуск затвора. Но кадр смазан.
Фес не дается, ускользает, захлопывает перед самым носом тяжелую старинную дверь. Его не возьмешь голыми руками. Фес не покупается в дорогих магазинах и забитых сувенирным барахлом лавках. Он сам по себе, сам в себе. Ему плевать на пришлых. Снова щелкает фотоаппарат. На нем – упакованный туристический Фес. Кадр смазан.
'Поводырь' приводит нас к магазину бронзовых изделий. Никогда не думала, что бронза блестит как
