надо мной, ее рука переворачивает страницу, мелькает золотое кольцо с янтарем — застывшая медово– желтая патока. Тот самый кусочек памяти, который хранится теперь в моей шкатулке.
Как часто с братом в отсутствие родителей мы лазили по шкафам. Он разглядывал коллекцию марок, а я — деревянную коробку с бижутерией. И, конечно, полный восторг — мамины платья и туфли. Её модные ярко–красные босоножки я сломала не сразу, раза с третьего, когда походкой манекенщицы, бодро цокая, вышагивала по паркету. Каблук пришлось ставить на место с помощью клея 'Момент'. В этих же босоножках я выписывала красивейшие пируэты на роликовых коньках…
Мамины вещи притягивали как магнит. Они по–особому пахли — духами и нежностью. Когда она уезжала в командировку и становилось совсем тоскливо, я шла в родительскую комнату 'обниматься' с маминым халатом… А потом мы вдвоем поехали в Ленинград. В 30-градусный мороз бродили по музеям и любовались 'ледовой' Невой. Но ни замерзшие ноги, ни потрясающая архитектура старинных зданий, ни бесконечный (подавляющий своей мощью) Эрмитаж не потрясли меня так сильно, как 'мой' первый балет.
…темный полумрак театра, обрывки сказочной музыки и балерины в пышных пачках — хрупкие эльфы, парящие над сценой, — мир расплывается, растворяется.
…он навсегда захватил в плен мою душу — балет.
Только став взрослым, понимаешь, как был счастлив на самом деле. В какие моменты и почему.
Когда мама уезжала в Ленинград на сессию, мы с братом моментально начинали болеть. Отец лечил нас своими (нетрадиционными) методами, которые опробовал сначала на мне. Никогда не забуду вкуса мерзкой репы с медом и луково–чесночных капель. Долго я металась тогда по потолку из?за сожженной носоглотки…
А математика, не оставляющая меня в покое ни ночью, ни днем! Как же я её ненавидела… И вот уже в который раз, не сумев вычислить квадратный корень, горестно вздыхая, шла к отцу, который с упоением смотрел детектив по телевизору. Объяснения я слушала в одно ухо, телевизор — в другое… В итоге, мы вдвоем утыкались в экран, а раскрытый учебник валялся рядом, в ожидании лучших времен.
На праздники, дни рождения в дом приходили гости. Стоял такой гам, что весь двор был в курсе, где и что празднуют. И хотя нас с братом рано укладывали спать, до глубокой ночи слышали мы раскатистый смех, музыку и песни, которые распевали во весь голос друзья родителей.
Детские воспоминания — загадочные. Есть грустные, но, когда пытаюсь их отыскать, — они исчезают. А иногда, вдруг, откуда ни возьмись, мелькнет картинка детства, о которой даже не подозревал. Эти картинки, как сны, существуют в своем параллельном мире. Их невозможно подчинить строгой классификации, они несуразно перетасованы между собой. Не ты руководишь ими. Всё наоборот. И ничего удивительного. В страну с названием 'детство' мы возвращаемся каждый раз благодаря родителям.
Для них мы — всего лишь дети. Навсегда.
Он был обыкновенным курсантом. Кучерявым дылдой. Но мне почему?то казался Аполлоном в военной форме. Как же она ему шла, эта форма! И когда я все же милостиво разрешила проводить себя Домой — неизвестно в какую секунду оказалась вдруг сидящей на его острых коленках. ЧТО?! Поцеловать?! Какая наглость! Три раза виделись, потанцевали — и поцеловать?
Бедный парень, он не мог найти разгадку тайника женской души. По окончании учебы в военном училище 'аполлон' уехал в Москву. Так и не узнав, что сердце вредной кокетки разрывалось от тоски и печали.
Это была любовь. Первая и взрослая. Безумно–платоническая, плаксиво–романтическая. В 16 лет я рисовала в мыслях эпические картины: как приеду в Москву, случайно встречу Его, он упадет на колени, сраженный неземной красотой, и, заливаясь горькими слезами, откусит в порыве отчаяния оба локтя (себе, естественно), поняв, что навсегда потерял бесценное сокровище (то есть, меня), так как я 'другому отдана и буду век ему верна' (цитируя великого поэта). Бразильским сериалам и не снились подобные страсти…
Сколько слез было пролито при воспоминании о 2–х танцах, 3–х взглядах и эстетически прекрасном падении в обморок на Его глазах (заранее продуманном и разученном в домашних условиях).
Каждую неделю мы с подругами бегали на дискотеку в военное училище. Курсантов было в 3 раза больше барышень, и весь женский пол пользовался бешеным успехом. Платоническая любовь выливалась в слезы, мечтания, театральные стенания и закончилась как?то незаметно. Испарилась.
Пустующее юное сердце заполнила сверкающая улыбка хоккеиста с плаката за 15 рублей. Раскосые глаза с поволокой, мужественная челюсть и умение мастерски махать клюшкой довели меня в итоге до истеричных рыданий в обнимку с телевизором в тот самый день, когда сборная России по хоккею проиграла золотые медали зимней Олимпиады.
Находясь в состоянии вечной влюбленности, я разглядывала мир через радужные узоры калейдоскопа. Цветные стеклышки складывались то геометрическим цветком, то вьющейся лианой. Все вокруг танцевало в ритме солнечной румбы. Были и слезы, и полуночная тоска, а я успевала учиться, веселиться с друзьями на дискотеках, выбирать новогодние подарки и мечтать, мечтать до бесконечности. Во сне и наяву, в трамвае, дома, чистя картошку, плавая в море…. Всегда, везде… Это ли не счастье?
Так какое оно на вкус? А на цвет? И есть ли определенные размеры или признаки? Когда сердце стучит то в груди, то в горле — это признак?
Когда смех распирает твое существо и капельки безумной радости (все равно чему) сверкают на поверхности повседневья — это признак?
Еще чуть–чуть — и вдох, а выдоха нет, да и не надо. В легких воздух мечты, смех без причины в пустой комнате разлетается эхом. И потолок кружит над головой.
Ах, это кружение! Оно преследует тебя повсюду — в транспорте, на улице, на работе, — везде. А еще предательски лихорадочно звенит тело. Тысячи хрустальных колокольчиков переливаются в самой душе.
Испытывали вы дрожь в коленках? — не от страха, нет. Испытывали вы чувство полета — не во сне, наяву? Когда не думаешь о завтрашнем дне, летишь, сметая все преграды, и не боишься. Ничего не боишься. Страх и пустота уходят, и остается песня. Ноющее плаксивое нутро превращается в зеркальной чистоты голос. И хочется плакать, и хочется смеяться.
Или… это уже было? Где?то… с кем?то… Не надо повторов! Хотя, если подумать, все, что случается, — уже было. И каждый вздох — повтор. И каждый щелчок в сердце знаешь досконально и ждешь, как ту боль, когда рвет на части, выворачивает наизнанку…
Испытывали вы счастье повтора? Такое счастье? Половинчатое, рваное, обожженное счастье любви. Неразделенной.
— Аня, куда ехать? Домой?
— Нет, нет… К подружкам, — не раскрывая глаз, прошептала Аня.
— А как зовут подружек?
— Они работают на фабрике…
— Как их зовут?
— Э… Артем и Саша…
Когда я начинаю рассматривать фотографии давно ушедшего времени и предаваться грустно– радостному забытью, случается, что не узнаю себя на этих снимках. Но стоит провести по ним рукой — и вот уже слышны голоса моих друзей, воскресают забытые мелочи, запахи, атмосфера и даже песни, под которые мы танцевали и… ели копченую рыбу.
1996–й год. Повальное увлечение певицей Линдой. Пятеро студенток едут в трамвае после лекций. Впереди сидят Инна и Аня, которые с закрытыми глазами слушают плеер, сзади о чем?то спорят Катя с Наташей. А я лихорадочно соображаю, чем буду кормить своих голодных подруг.
— Неси магнитофон, скорее давай газеты, — раздаются ценные указания. На кухонном столе расстелены газеты и потрошится копченая скумбрия. А из динамиков малютки-Sharpa несутся скребущие душу звуки. 'Я — ворона, я — ворона, на–на–на–на…'. О чем мы тогда разговаривали? О жизни. О смерти. О любви. Мы всегда находили темы для разговоров.
Прослушав кассету несколько раз и отмыв свои 'проскумбренные' руки, с чувством выполненного долга все разъехались по домам.
