потом, как и предполагалось ранее, ночевали летние Сережкины гости.
В городе чуть лучше. Окна на запад. Вечером солнце передвигается от подоконника до середины коврика, на уровне фотографического портрета папеньки, такого мутного, что сомнения берут – папенька ли это? По левой стене книжные полки, шкаф, тоже с книгами, неработающая радиола на тумбочке, сундук со старыми журналами. По правой стене – письменный стол, дополнительно расширенный с помощью доски. Гришин стол. На столе груды нужных и ненужных вещей – прибор для измерения давления (подарок из Израиля, первый и практически последний), именующийся у них просто «прибором», лекарства в двух обувных коробках, все без исключения пахнущие валерьянкой, старинная шкатулка, пахнущая детством, стопка книг, три пары разнообразных очков, причем две – Левушкины. На подоконнике тоже книги, лекарства, письма, чайная чашка, фиалка в детском ведерке.
В окне виден «сталинский» дом напротив, через проезжую часть, его аварийные, заваленные хламом, балконы. На один изредка выходит покурить толстый мужчина в полосатом халате. Парит над гудящей улицей. Машин с каждым годом все больше и больше. Мужчина за годы наблюдения постарел на глазах у Елены Михайловны, халат перестал сходиться на животе.
А сейчас неизвестно, жив ли он, из положения лежа дом напротив не видно. Сколько ж она тут лет уже?
А раньше у окна стоял ее письменный стол, а кровать – справа. Гриша работал в кабинете, через стену с другой стороны…
Теперь с кровати отчетливо виден только угол соседского балкона с неиссякаемыми простынями на выпрошенных Надей проволочных струнах. Елена Михайловна не раз слышала, как она выговаривает Левушке. Неисправима! Быт, быт и еще раз быт. Все разговоры в эту сторону!
Батареи в квартире заполнены отполосканными от мочи тряпками, трусами и рейтузами. Бедная Надя, все руки отстирала! Марина Семенна со своим радикулитом отказалась, ее жалели и вообще не в прачки же нанимали. Лева всегда занят: «Я сам постираю в два счета!» Не того боялась! Боялась рака, болей, операций, а пришла беспомощность. Пыталась как-то помочь, выдирала из-под себя сырую пеленку, кидала в жестяной таз под кроватью. Только хуже! Вместе с пеленкой сдвигалась под задом клеенка, к утру промокала большая простыня и матрас. Надя перед работой ползала по полу, вытаскивая из-под кровати сырое белье, одновременно выкрикивая Марине Семенне необходимые инструкции. (Тоже стала орать!) Елена Михайловна с отвращением наблюдала Надин седой пробор на рыжей голове и сгорбленные тощие плечи.
Потом наконец свершилось! Целый день чем-то грохотали в квартире, ей деликатно прикрыли дверь. Вечером мимо унитазов и козел протиснулся с коляской Левушка. Лицо у него было загадочное и радостное. «Сережа приехал?» Лицо погасло, потом опять прояснилось. «Мама. Мы тебе не говорили. Давай я тебя подсажу сейчас и свожу посмотреть». Оказалось, купили стиральную машину. А Елена Михайловна думала – Сережа приехал… Автомат, что за название? Бывает телефон-автомат, бывает автомат в смысле оружия. Эта якобы сама стирает, автоматически. А у старой, круглой, что – ручку надо крутить, как у шарманки? Старую, круглую Надя называла печкой. На ней в ванной стояли сложенные в стопку тазы. Снизу – самый старый, с облупившейся желтой эмалью, дальше пара пластмассовых, с самого верха – новый, неприлично яркий, разве что для стирки райских птиц.
Теперь убрали из ванной вообще весь древний хлам. Шаткую в облупившейся краске тумбочку заменили новой, из белой пластмассы, вынесли безногую табуретку, тухлое мочало из-под раковины. Елена Михайловна, всегда чувствительная к запахам и не утратившая, к сожалению, этой особенности с началом мочевой эпопеи, присоединилась к общему ликованию. Чистота, красота. На полу голубой резиновый коврик с дельфинами. На почетном месте – белоснежный куб с глубоким иллюминатором. Народ расступился, и красоту предъявили Елене Михайловне.
Надя сияла, Марина Семенна все переспрашивала насчет цены. Громче всех радовался Левушка, чуть на одной ножке не прыгал! «Мама, это просто фантастика какая-то! Закладываешь, включаешь, и можно уходить! Надя, ты представь, как это удобно. Тут разные режимы, мы уже пробовали!» Надя счастливо кивала и привычно прикрывала уши ладонями. Конечно, любимая Наденька не будет больше тереть усталыми широкими ладонями отвратительные обсиканные тряпки его матери, а будет просто кидать их в машину и уходить на работу. Он всю жизнь трясется над женой как не знаю над чем!
Суета не утихала целый вечер, осталось только сплясать вокруг машины папуасский танец. Постирали все простыни. Восхитились. Постирали плед и чехлы с диванных подушек. Изумились. Каждый раз прибегали сообщать новости. Постирали занавески из всех комнат. Сидели, как идиоты, в голой квартире, Лева хохотал и орал и не мог успокоиться до самой ночи. Ее старый сын, пузатый, седой и сутулый, с серой шерстью, торчащей из ушей и носа. Профессор, завкафедрой университета, отец и дед, радовался как ребенок тому, что купил автоматическую машину! Кричал, так похоже на Гришу. Гриша в моменты радости также метался по дому, хватал ее и вопил. Она сообщает, что беременна, ему дали кафедру, ему позволили вызвать из Москвы двух университетских друзей для работы, Митю выпустили из тюрьмы, рождение Сережи… Но чтобы стиральная машина? Все дело в Наде.
Надя
Елена Михайловна прекрасно помнила, как Надя появилась у них в первый раз. В компании Левиных однокурсников, он всех тащил на дачу кататься на лодке. Человек шесть или семь, в их числе Катя Перекатова, дочь неблизких знакомых. Хорошенькая, черненькая, в платье с широкой юбкой. Ввалились в прихожую с рюкзаками и сумками. Мальчики все стерлись из памяти, тех, кто и сейчас в доме бывает, вроде не было. Второй курс, Лева еще лохматый и тощий. Он всегда представлял всех своих приятелей бегло, подряд, не акцентируя внимания, многие лица и так были знакомы по университету.
Надя стояла у самой двери, с корзиной. На ней было полосатое серое платье, серая кофта. Худая, лицо треугольное, скуластое, широко расставленные глаза, короткий нос. Волосы рыжие, обстрижены ровно по воротник платья и заправлены за уши. Катя явно выигрывала. У Елены Михайловны, естественно, все приходящие девушки подвергались тщательному досмотру. Это Гриша ничего не видел, хоть под нос ему положи, а она держала руку на пульсе. Вернулись вдвоем с этой рыженькой поздно вечером, попали под дождь. «Женечка, налей им чаю, что ли!» Елена Михайловна насторожилась – что это он привел ее? Оказалось, что какую-то надо книгу попросить у отца. «Проходите, проходите, молодые люди!» Жалкое зрелище! Ноги у Нади были кривые, руки большие, с крупными ладонями, мокрые волосы облепили голову и обнажили торчащие, как лопухи, уши. Нет, все-таки Катя.
Потом их было еще много, Кать, Оль, Лар и Верочек, но Елена Михайловна с ужасом поняла, что они-то меняются, а Надя остается величиной постоянной и стабильной. Опоздали! Живет в общежитии, но, слава богу, не из деревни, а просто живут там с матерью, так получилось. Учится хорошо, комсомолка. Отец, кажется, на войне погиб, мать работает в отделе кадров авиазавода, от него и общежитие. Интеллигентка в первом поколении. Рыжая. На Леву смотрит с выражением глубокого обожания.
Гриша от нее без ума: «ЧУДЕСНАЯ, Еленка, она просто чудо! Искренняя, остроумная!» Елена Михайловна ни разу не слышала, чтобы Надя громко смеялась и вообще говорила. Потом вдруг пропала, Лева переживал, болела Полина Ивановна. Лева так и сказал, «Полина Иванна», а не «Надина мать». Дело было плохо, очень плохо. Мальчик в аспирантуре, ему надо нацелиться на учебу, работу, он так молод, да и сама Елена Михайловна слишком молода для его женитьбы.
Обычные обиды матери взрослого сына. А главное было не в молодости и не в аспирантуре, а в Надиных ушах и ногах, широких крестьянских запястьях, круглых веснушках на переносице, шароварах из серой фланели. Очень боялась этой самой Полины Ивановны, ее возможной простоватости, даже «оканья», провинциальной дикости или, наоборот, наглости. Но не так все было страшно. Полина Ивановна оказалась женщиной тихой и кроткой, но втайне гордой высотой полета своей дочери. Состарившаяся копия Нади. Такая же худая, коротконосая, с крупными, в ручейках синих вен жилистыми руками, которые она аккуратно складывала на коленях. Говорила мало, тихо, немного оглушая «г». Не очень здорова, но пока работает и даже готовится получить квартиру как ветеран и инвалид чего-то. Сразу подружилась с Женечкой, какие-то нашлись у них общие знакомые.
Елена Михайловна вспомнила, как они заполучили Женечку. Конечно, по рекомендации, но и тогда тоже было страшно, что будет «окать», вмешиваться с деревенской бесцеремонностью в их жизнь, таскать каких-нибудь шумных родственников. А получилось удачно. Женечка вообще оказалась не из деревни, а из городка где-то в области, что называется из «мещан», но совершенно нищая и без профессии. Родных у нее
