швыряю в него камень, тот летит в грудь — шапочник даже не пытается уклониться, так он слаб. Второй камень свистит у него рядом с ухом и чуть не попадает в молодого парня. Тот отшатывается и шипит на меня. Казаки ржут.
Лев Борисович беспорядочно размахивает шашкой и кончиком цепляет меня за ногу. Показывается кровь.
— Дай ему, Серега! — кричат казаки.
Шапочник поднимает шашку над головой, теряет равновесие и падает.
Кидаюсь на него, прижимаю его правую руку к земле и пытаюсь отнять шашку. Он не отдает. Луплю его камнем по пальцам, и они разжимаются. Его тело обмякает подо мной. Опять хватаюсь за камень и бью его по голове. В лицо мне брызжет кровь. Хватаю шашку и поднимаюсь на ноги.
Собрав все свои силы, он встает вслед за мной. Клинок входит ему в живот.
Он шлепается на землю лицом вниз, подставляя открытую шею.
Один хороший удар — и все будет кончено.
Замахиваюсь.
Нет, не могу.
Шашка выпадает у меня из рук.
— Я победил, — ору атаману. — Он не жилец.
— Прикончи его, — приказывает атаман.
Лев Борисович тонко вскрикивает у меня за спиной.
— Сзади, сзади! — кричат мне казаки.
Оборачиваюсь.
С поднятой шашкой в трясущейся руке шапочник стремительно надвигается на меня. Мне уже не увернуться, не успеваю.
Все, конец, мелькает у меня в голове.
Лев Борисович проскакивает мимо.
Его клинок рассекает атаману шею. Хлещет кровь.
Сразу несколько казаков кидаются на шапочника. Его буквально кромсают на куски. Кто-то стреляет из карабина. Седобородые бросаются к атаману.
В суматохе ныряю в заросли и бегу со всех ног. Странное дело, за мной никто не гонится.
Отбежав подальше, падаю в траву и жду, когда стемнеет.
Мой мешок остался за кустом ежевики, а в нем топор, фляжка, котелок и прочие пожитки. Хочешь не хочешь, придется вернуться.
Прокрадываюсь обратно к дороге.
Казаков след простыл. Валяются какие-то кучки тряпья.
Не сразу понимаю, что это разрубленное на куски тело Льва Борисовича.
Подхватываю свой мешок и исчезаю в лесу.
С того дня я шел только по ночам, обходя дороги и избегая людей. Минуло несколько дней, прежде чем я понял, что оставил в кустах свои документы.
Где я и что вокруг меня за местность, я не ведал. Ориентировался по звездам, старался идти на запад, позади остался Урал — вот и все, что мне было известно. Кто одерживает верх в войне, где стоят войска, я понятия не имел. Меня терзал голод, заяц или белка были редким лакомством в моем рационе, преобладали грибы, ягоды и похлебка из лебеды и крапивы.
Резко похолодало. Уже двадцать месяцев, как я покинул Сретенск, и обувка моя износилась. Кашель, которым меня наградила шахта, никак не проходил. Зарядили дожди. Ночи стали темные, хоть глаз выколи.
Вот в такую ночь я угодил в какое-то раскисшее глиняное болото, поскользнулся и ударился о камень.
Присмотрелся.
Это не камень. Это была человеческая голова.
И не одна. Целое поле.
Дождями размыло братскую могилу.
По сей день не знаю, кто это был, красные или белые.
Ближе к середине ноября я вышел к широченной реке.
Это была Волга.
24
Что, Довид, надоел тебе твой паровозик? Прости, не могу поиграть с тобой. Иди-ка ты лучше к маме. Вот и молодец. Может, ты, Фишель, тоже пойдешь? Заглянешь ко мне попозже. А я пока вздремну за компанию с Исааком. Ты только посмотри на него. Такой милый мальчик, просто ангелочек. Буду скучать по нему. По всем по вам буду скучать. Ой, прости, Фишель… только не плачь. Зря я так.
Послушай, сынок. Не хочу тебя обманывать. Вряд ли я уже поправлюсь. Все заботы о маме и братьях лягут на тебя. Ты ведь уже большой. Крепись, как бы трудно тебе ни пришлось. Я верю в тебя.
Вот посплю — и мне станет лучше. Не расстраивайся так, мой час еще не пришел. Я пока с вами. Иди ко мне. Что ты набычился? От меня плохо пахнет? Да нет, не должно. На вот носовой платок и утрись. Не бойся, он чистый.
Хочешь, чтобы я продолжил свой рассказ? Ну ясное дело, хочешь. Милый мой… опять замолчал. Ради тебя я готов на все… согласен даже опять отправиться в свой сибирский поход. Только наберись терпения… мне придется прерываться, переводить дыхание. Подай мне плевательницу… спасибо.
Слушай же.
Я стоял на берегу Волги. Откуда-то с севера доносилась далекая канонада. К югу от меня в утренней дымке проступал город.
Не иначе, Самара, решил я.
По склонам холмов на высоком противоположном берегу тоже карабкались дома.
Переплыть реку было нечего и думать. Этакая громадина. Да и холод собачий. Пришлось тащиться в город.
Навстречу мне попалось сразу несколько отрядов солдат. Это были красные. Одеты не с иголочки, мягко говоря, но ряды сплоченные, вид решительный, как и полагается доблестным бойцам. Каждый телеграфный столб был густо облеплен последними распоряжениями большевиков. Значит, из Самары белых уже выбили.
Я направился к причалам. То тут, то там виднелись длинные очереди. За керосином, за хлебом, за мукой и невесть за чем еще. Я порылся в кармане — мой наличный капитал исчислялся пятью рублями. Есть хотелось нестерпимо.
Мне бы сесть на паром — а я занял очередь в булочную невдалеке от пристани. Стою и стою. Несколько часов прошло, а движения никакого. Мне бы плюнуть и уйти — психология не позволяет. Будто бес на ухо шепчет: стоит тебе удалиться, как товар тут же появится в изобилии. Да и столько времени грохнул — зря, что ли? Тут и ненужное купишь.
Словом, часа через четыре я добрался до прилавка. И тут меня охватил ужас. В последний раз, когда я покупал хлеб, буханка стоила две копейки. А сейчас четыре рубля!
Булочник надо мной сжалился — выдал черствую сайку всего в рубль ценой. А то очередь уже стала возмущаться, мол, не тяни, бери или проваливай. Пришлось взять — хотя денег было жалко до слез.
