— Я говорю о нас, — Даша с досадой посмотрела на дотлевающий окурок. Наклонилась и потушила его о пепельницу. — Дай мне еще, пожалуйста.
— Держи, — Стас помог ей прикурить, заметив, как дрожат у нее руки, губы. Она казалась ему натянутой струной, неловкое прикосновение к которой может привести к непоправимому. Дубровина стала терзать мысль, что он не вовремя затеял этот разговор, но Даша оборвала его угрызения одной фразой.
— Если бы ты не начал этот разговор, то еще немного, и я бы сошла с ума, — при этом она мило улыбнулась, в глазах ее блеснули слезы. — Ты сильнее, ты всегда был сильнее, потому именно ты сумел начать. Спасибо тебе.
— За что? За что ты благодаришь меня?
— За то, что ты — единственный, кого я любила в своей недолгой жизни.
— Любила? Все в прошлом? — Стас снова сел у ее ног, а она, не замечая его приближения, легла, подложила свободную руку под голову, а второй небрежно стряхивала пепел. Волосы ее рассыпались по диванной подушке, длинные пряди легли на ковер, составляя незамысловатый узор из завитушек.
— Знаешь, я думала, у нас все будет настолько хорошо, настолько. И главное, я знала, что никаких усилий прикладывать не нужно. А получается, что мы становимся чужими.
— Ты больше не любишь меня?
— Раньше, — она словно не слышала его вопроса, — когда я раньше ждала тебя, я сочиняла стихи. Для тебя, тогда все было для тебя.
— Первый раз слышу об этом, — удивленно произнес Стас. Он повернулся, чтобы лучше видеть ее лицо. — Стихи, почему ты никогда мне их не читала?
— Потому что они были тебе не нужны. Я каждый раз думала, что вот-вот настанет момент, когда я увижу в твоих глазах то, что скажет: «пора», но ничего подобного не происходило.
— Не прощу себе, если не услышу хотя бы одного — в голосе Дубровина мелькнула мольба. — Ты ведь знаешь, я никогда не умолял тебя.
— Да, я знаю.
— Но сегодня особенный день, я знаю, что особенный. Прошу тебя, дай почитать то, что ты писала для меня.
— А никаких записей нет, — усмехнулась Даша, стряхивая пепел мимо пепельницы. — Они у меня все здесь, в голове.
— Один, хотя бы один, пожалуйста. Возможно, это поможет мне понять, в чем я был не прав. Даша, ты прочтешь?
Она задумчиво курила, а он смотрел на нее не отрываясь, с каждой секундой понимая, что теряет гораздо больше, чем мог предполагать.
— Хорошо, — Дашино лицо стало серьезным и в то же время по-детски обиженным. Она приподнялась на локте. — Правда, сейчас весна, а в этих строчках зима в разгаре.
— Я приму любое время года, — улыбнулся Дубровин, чувствуя, как застучало сердце.
— Тогда слушай…
Даша отвела взгляд от Стаса и сделала глубокую затяжку. Поэтому получилось, что первые строчки она произносила, выдыхая дым. Это покоробило Дубровина, как будто принесло немного чертовщины в такое возвышенное занятие.
Даша замолчала, и в комнате воцарилась тишина, слегка приправленная потрескиванием дров в камине. Оба смотрели на игру языков пламени, не находя возможным встретиться взглядами. Дубровин боролся с комом в горле и, понимая, что должен незамедлительно отреагировать на услышанное, не мог произнести ни слова. А Даша ничего не ждала. Она и не думала напрягаться по поводу реакции Стаса. Сейчас это не имело для нее никакого значения. Эти стихи сочинила другая женщина, совершенно другая. И дело было в том, что сегодняшняя Даша не чувствовала в своем сердце того, что прежняя, в голове которой однажды сложились эти нехитрые строчки.
— Даша, я не ожидал, что ты.
— Не надо, — прервала она Дубровина, поднимаясь с дивана. Она положила в пепельницу недокуренную сигарету и посмотрела на Стаса сверху вниз. Ей было не интересно, чего ждал и чего не ожидал от нее муж.
— Теперь я понимаю, что ты, скорее всего, ненавидишь меня, этот дом, эту жизнь, в которой приходится так долго ждать, чтобы что-то получить.
— Знаешь, сбывшаяся мечта — первый шаг к потере, — тихо произнесла Даша.
— Звучит почти так, как и «рождение — первый шаг к смерти».
— Точно.
— Значит, ты получила не то, что хотела, и теперь поняла это.
— Скорее, все оказалось другим. — Даша передернула плечами. — И ты это давно понял. Ты никогда не изменишься, и я не уверена, что тоже должна это делать. Мы думали, что не имеем права на расставание, если так долго добивались того, чтобы быть вместе, да? Я и сейчас не готова окончательно разорвать отношения. С тобой связано так много, что, кажется, я просто умру без тебя. Как цветок, который сорвали, поставили в воду, но он рано или поздно завянет, вопрос времени. Но ты в начале разговора спросил, люблю ли я тебя? Тебя все еще интересует ответ?
— Да, больше, чем когда бы то ни было, — Стас поднялся и, поправляя волосы Даши, с грустью смотрел ей в глаза.
— Я тобой болею, — ответила Даша. Она взяла его ладони в свои и несколько раз поцеловала горячими влажными губами.
— Ты хочешь вылечиться?
— Да, — пряча лицо в его ладонях, после довольно долгой паузы выдохнула Даша. И добавила почти шепотом: — Я так устала.
И тогда Дубровин понял, что незамедлительно должен помочь ей освободиться от себя, от той привязанности, надуманности, которая будет усугубляться с каждым днем. Он не сможет больше наблюдать эту замедленную агонию, растянутое на годы сосуществование двух совершенно разных, переставших любить друг друга людей. Нужно покончить с этим раз и навсегда, пока у них не родились дети. Дубровин заранее знал, что отношение к ним у него будет совсем иное, нежели к сыновьям от первого брака. Это будет другое чувство, полное отрешенности от себя, своих проблем, болезненное и полное горечи от сознания, что даже они не сделают их счастливыми. Тогда он заставит себя поверить в то, что у них с Дашей все в порядке, что все ссоры — мелочи, куда уж без них. Они будут изводить друг друга своим присутствием или проводить долгие вечера в одиночестве. И непонятно — что же лучше? Ведь и то, и другое будет приносить обоим страдание. Стас мучительно пытался найти нужное решение прямо сейчас. Он должен сказать или сделать то, что оттолкнет от него Дашу раз и навсегда. По крайней мере, нужно попробовать. Он обязан убедительно доказать свое предательство, свою ничтожность, мелочность.
— Скажи, а в чем лекарство? Больным иногда сам организм подсказывает, — улыбнулся Дубровин, глядя в голубые глаза, пристально изучающие его. Были видны только глаза — его ладони скрывали знакомые черты, и Стас мысленно дорисовал портрет. Внутри у него все сжималось. Он боролся с желанием поцеловать ее сейчас, подхватить на руки и держать, покачивая, как ребенка. Он чувствовал, что так мог бы выразить свою нежность, в который раз попробовать все исправить, но не сделал этого. Он заставил себя собраться, отключиться от ненужных мыслей — перед ним другая задача. — Так что же может помочь тебе?
— Ничего оригинального ты не услышишь. Я безоговорочно верила тебе всегда, поэтому ложь, измена — вот то, что оттолкнет бесповоротно, — выпрямившись, ответила Даша. — Наверное, как любого нормального человека.
— Почему? Многие живут во лжи десятки лет, оправдывая свой союз самыми разными причинами: дети, болезни, страх одиночества, привычка, безразличие.
— Я устала. Мы за все годы не говорили столько.
— Я надеюсь, что мы говорим серьезно, — назидательным тоном произнес Дубровин. Его глаза стали почти черными от внутреннего напряжения.
— Разговор принимает какой-то глупый оборот, ты не находишь?
— Нет. Я бы сказал, что он вступает в завершающую стадию.
Дубровин произнес эту фразу, придав своему лицу выражение надменного превосходства. Как будто у него был повод невероятно гордиться собой, но пока о нем знает только он. Даша испуганно отвела взгляд, поправила поясок халата и, нервно жуя губами, растерянно смотрела на огонь.
— Даша. Я давно должен был сказать тебе, что.
— Стас, давай поговорим после ужина. Я сейчас разогрею ростбиф. Его приготовила Лилия Егоровна.
Она сказала, что это ее фирменное блюдо. Мы должны будем завтра сказать ей, понравилось ли оно нам, — Даша перебила Дубровина и говорила быстро, отступая к выходу из комнаты. Казалось, она сдерживается, чтобы не выбежать, найдя спасение вне этих стен. — Я сейчас.
— Даша! — закричал Стас. И от этого крика она вздрогнула и замерла.
— Я слушаю тебя, Стас, — в ее дрожащем голосе было смирение и страх перед неизбежным.
— Дело в том, что я. Я обманул тебя. Я предал нас, все, что было и могло быть.
— О чем ты говоришь?
— Я изменил тебе.
— Что это означает? — Даша выпрямила спину и медленно подошла к Дубровину. До нее словно не доходил смысл услышанного. Ей пришлось немного запрокинуть голову, чтобы на таком небольшом расстоянии смотреть прямо ему в глаза.
— А что это может означать? — у Стаса хватило самообладания коротко усмехнуться. — Я изменил тебе с другой женщиной и не один раз. Это будет продолжаться. Кажется, я понял, что это означает.