— А почему ты не скажешь, что нам нужен ребенок? — спросила Даша, догоняя Дубровина.
— Я не считаю нужным говорить на эту тему.
— Почему?
— Когда ты сообщишь мне об этом событии, я буду счастлив, — нетерпеливо ответил Стас.
— А сейчас?
— И сейчас. Перестань. В конце концов ребенок — это действительно выход. Ты забудешь о своей идиотской идее работать, а займешься тем, чем положено женщине. В нашем доме действительно не хватает только задорного детского смеха.
— Нет, он не сможет здесь прижиться, — Даша подошла к нему еще ближе. — Наш дом — полная чаша. У нас в холодильнике всегда есть красная икра, деликатесы, мои любимые пирожные, которые ты не забываешь покупать. Мой шкаф забит нарядами, а на обувных полках нет свободного места, но мне давно хочется картошки в мундире и свободно щеголять по городу в джинсовом костюме и поношенных кроссовках.
— И это то, чего тебе не хватает? — удивление Дубровина не было наигранным. Он усмехнулся и потрепал Дашу по щеке. — Тогда к чему этот пафос о ребенке? Какой примитив! Так ты глупее, чем я думал, дитя мое.
— Не смей! — Даша резко отвела его руку, и на лице ее появилось незнакомое Стасу выражение то ли презрения, то ли едва скрываемого отвращения.
— Даша! Давай не будем больше ничего говорить, — попытался смягчить обстановку Дубровин.
— Конечно, — вызывающе произнесла Даша. — Давай лучше разойдемся по комнатам и не будем вообще попадаться друг другу на глаза. Только это ничего не изменит. Все рушится, понимаешь, рушится! Я не мечтала о том, чтобы стать твоей безмолвной наложницей. Это не для меня. Я хочу нормальной жизни, полноценной. С общением, с работой, с друзьями, детьми, с чемто, что выходит за рамки твоей болезненной подозрительности и ревности. Я сыта всем этим по горло! Я даже готова уйти от тебя! Вот чего ты добился!
И в этот момент он почувствовал, как рука его поднялась и застыла в воздухе, остановленная полным презрения и ненависти взглядом голубых глаз. Они потемнели и были похожи на два бушующих океана. Он опустил руку, а Даша, оттолкнув его, побежала к входной двери.
— Даша, Даша, вернись! Не глупи, не надо! — кричал он ей вслед, но не нашел сил, чтобы сдвинуться с места и остановить ее.
Когда дверь с грохотом закрылась, Стас выругался и стал искать сигареты. Он не знал, сколько выкурил. Только к моменту возвращения Даши пачка была пуста.
— Я думала, что ты — опора, сама мудрость! Ты превратил нашу жизнь в ад! — слова Даши были острее любого ножа…
Дубровин не знал, сколько прошло времени. Он поднял голову. Почувствовав приступ дурноты, проглотил выделяющуюся в неимоверных количествах слюну и медленно встал со ступенек. Он на ватных ногах поднялся по лестнице, подошел к двери, за которой Даша спряталась от него. Стас не собирался стучаться, рваться к ней. Он решил просто лечь и уснуть у этой чертовой двери. Утром она проснется, откроет ее и увидит своего верного пса, впавшего в тревожный сон. Она не сможет сердиться на него долго. Она ведь такая добрая, чуткая, да и он. Он слишком любит ее. Даша права: он не знает, что делать с этой любовью, как сохранить ее. Но потерять ее означало бы потерять самого себя, а этого Стас допустить не мог. Дубровин осторожно улегся на ковровое покрытие, подложил ладони под щеку. Он не хотел больше ни вспоминать, ни строить планов. Сдвинув брови, он пытался заставить себя уснуть. Пусть поскорее настанет завтра. Мудрое, что-то объясняющее, дарящее надежду завтра. Крепко сомкнув глаза, Дубровин натянул повыше высокий ворот свитера. Темнота, окружившая его, вскоре подействовала должным образом. Через несколько минут Стас уже спал.
Ирина Леонидовна осторожно поправила плед, укрывая Дашу. Она выглядела такой усталой, беззащитной, как в первое время после ухода отца из семьи. Словно возвращение в прошлое, когда маленькая девочка тяжело переживала перемены и по ночам приходила к маме в комнату. Она осторожно ложилась рядом, обнимала ее и только тогда спокойно засыпала. Ирина все понимала и, слыша рядом ровное дыхание дочки, только тихо плакала, уткнувшись в подушку. История повторялась. Сейчас она снова чувствовала себя неуверенной и искала защиты в доме, в котором выросла.
Ирине Леонидовне ничего не нужно было объяснять. Она допивала утренний кофе, когда звонок в дверь заставил ее сердце взволнованно застучать в предчувствии чего-то дурного. Опасения оправдались — на пороге стояла Даша. Ее бледное лицо и покрасневшие глаза без слов сказали матери обо всем. Ответив на короткое приветствие, она отступила в глубь коридора, впуская Дашу.
— Мама, я ушла от него, — поставив сумку на пол, выдохнула она и тяжело опустилась на невысокий стул, стоявший у самой двери. И вдруг подняла на мать испуганные глаза: — Я не помешаю? Ты одна?
— Одна, к сожалению, давно и отчаянно одна.
— Можно я поживу у тебя?
— Это твой дом, — тихо ответила Ирина Леонидовна.
Даша сняла верхние вещи, нашла свои тапочки и зашла на кухню. Мама насыпала в чашку с кофе сахар. Она не хотела ничего говорить, задавать вопросы, ожидая, что дочь сама обо всем расскажет, когда сочтет нужным. Чувствуя вину за происшедшее, Ирина Леонидовна не поднимала глаз. Ей казалось, что она не должна была помогать Даше находить общий язык с Дубровиным, когда их долго длившиеся отношения заходили в тупик. Зачем только она советовала ей иногда проявлять инициативу и первой идти на примирение? Разве она не знала, что в то время Стас был женатым мужчиной? Она позволила себе забыть об этом, потому что видела: Даше не нужен никто, кроме Дубровина. По сути, она подталкивала дочь к пропасти, в которую та все-таки угодила не без ее участия.
— Мама, я боюсь, что не смогу к нему вернуться, — произнесла Даша, допив кофе.
— Не знаю, что тебе на это сказать. Я удивлена, мягко говоря. Ты никогда не жаловалась…
— Я никому не говорила о том, как живу, — Даша закрыла лицо руками. — Я поверить не могу, что все может вот так закончиться. Моя любовь превращается в равнодушие. Порой я едва терплю его присутствие, а он как будто нарочно все портит. Он — тиран, ревнивец безмозглый!
— Дубровин?
— Да. Он контролирует каждый мой шаг. Он не дает мне слова сказать, чтобы потом не узнать, о чем был разговор. Он ревнует к Марине, к тебе, к работе. Сима уехала — и ей доставалось. Он хочет, чтобы я сидела дома и ждала его, встречая с радушной улыбкой и горячим ужином. Он внушил себе, что нам никто не нужен. Но при этом он работает, общается с людьми, а я. Знаешь, у него кроме ресторана теперь есть ночной клуб. Это модно: посиделки до утра, голые девки и голубые мужички на сцене, экзотическая кухня. Дубровин знает, что сейчас приносит деньги, но я не об этом. Стас не взял меня на торжественное открытие, представляешь? Он сказал, что мне там нечего делать.
— В какой-то степени он прав, — тихо сказала Ирина Леонидовна. — Порядочным людям там действительно нечего делать. Для Стаса это работа, способ зарабатывать деньги, а тебе зачем эта суматоха?
— Мама, ты защищаешь его вместо того чтобы понять меня!
— Я стараюсь быть объективной.
— Он сходит с ума. И я вместе с ним. Этот загородный дом, я чувствую себя в нем так неуютно. Никакой ремонт не может дать мне ощущения уверенности и уюта. Я отупела от безделья, без общения с людьми.
— Ты говорила, что ушла с работы, потому что там были вредные условия труда, — медленно выговаривая слова, сказала Ирина Леонидовна. Она поправила выбившуюся из-под заколки прядь белокурых волос. — Ты сказала тогда, что подыскала другое место. Это была ложь?
— Да, версия для народа. На самом деле Стас заставил меня уйти с работы. Он обманул меня, пообещав, что сам найдет подходящее место. Однако прошло столько времени, а он ничего не собирается делать. А когда я снова заговорила об этом, он едва не ударил меня!
— Все-таки я чего-то не понимаю. Знаешь, сейчас это считается нормальным, когда мужчина полностью берет на себя содержание семьи. Боюсь, что я бы вряд ли сопротивлялась, предложи мне муж или любимый мужчина такой вариант. Надоела эта бесконечная, монотонная бухгалтерская волокита: счета, проводки, поездки в налоговую, а дома — плита и стирка. Как скучно. — мечтательно закатывая глаза, произнесла Ирина Леонидовна. — Среди всех моих мужчин не нашлось ни одного, который бы стоял прочно на ногах. Почему тебя это так возмущает? В конце концов вам давно пора было бы обзавестись ребенком, и природное предназначение женщины избавило бы тебя от амбиций. У тебя слишком много свободного времени для глупых мыслей.
— Ты говоришь, как Стас. Неужели ты не понимаешь, что я пытаюсь тебе объяснить?
— Я начала с того, что не понимаю, если помнишь.
— Мама, во-первых, ты забыла, что сама посоветовала мне не спешить с ребенком.
— Я не отказываюсь, но прошло уже четыре года, милая моя.
— Во-вторых, Стас оказался другим человеком, совершенно другим. Сейчас я не знаю, хочу ли иметь ребенка от этого мужчины.
— А раньше каким он был?
— Внимательным, заботливым, любящим.
— Он перестал заботиться и любить тебя? — Ирина Леонидовна взяла сигарету. У Даши во рту пересохло, так ей захотелось курить, но при матери она этого никогда не делала и сейчас не будет.
— Теперь все по-другому. Его забота — оградить меня от всех и вся. Никто, кроме него, не имеет права на общение со мной. Это ужасно! Он контролирует каждую мелочь. В те редкие дни, когда мы идем в гости, он выбирает мне наряд, проверяет макияж, духи. Он следит за тем, что я кладу себе в тарелку, и шепчет на ухо, что для меня полезно, а что нет. Это ненормально! Не знаю, как бы вел себя отец по отношению к взрослой дочери, но иногда мне кажется, что он смотрит на меня именно как отец. Он воспитывает единственную дочь, не забывая при этом время от времени затаскивать ее к себе в постель!
— Фу! — Ирина Леонидовна отмахнулась и резко поднялась из-за стола. — Какие мерзости ты говоришь! Не хочу больше их слушать. Мне пора на работу, мою бухгалтерию кроме меня вести некому. Договорим вечером, хорошо?
— Ладно, — Даша отвернулась к окну.
Она чувствовала себя еще более паршиво, чем по дороге сюда. Даже мама не понимает ее. Она осталась один на один со своими проблемами. Значит, так должно быть. Не хотела посвящать кого бы то ни было с самого начала, так нечего и удивляться, что ее не понимают. Четыре года молчала, улыбалась, а теперь. Поделом ей.
— До вечера, Даша, — прокричала из коридора мама.
— Пока, мам.
Оставшись одна, Даша вошла в комнату. Она не часто бывала здесь последнее время. Стас всегда настаивал, чтобы они приезжали к матери вместе. Он говорил, что Ирина для него больше, чем теща, — она родственная душа, а это что-то да значит. Тогда Даша радовалась, что у них такие отношения — это была
