гениального плана по восстановлению исторической справедливости для российских немцев в рамках общей программы обустройства государства Российского. Последовала вполне предсказуемая немая цена среди не уехавших немцев. Общество «Возрождение» на фоне этой немой сцены тихо усохло, так и не успев распустить весенних почек. Это была большая, жирная точка для российских немцев. Ни активистов, ни оптимистов с немецкими фамилиями не оставалось больше на земле российской.
А Германия действительно помогла. Хотя и немного иначе, чем думал Ельцин, если он вообще умел думать. Германия открыла российским немцам двери в свой дом и сказала: «Заходите все: вы — наши, вы — свои!».
Трудно отказаться от такого приглашения на фоне издевательского призыва заселять зараженные земли бывших атомных и ракетных полигонов — с одной стороны, и шумных, хорошо организованных толп на улицах Саратова, трясущих плакатами перед телекамерами: «Немецкой республике — НЕТ!»; «Фашисты — катитесь в Германию!»; «Лучше СПИД, чем немцы!»; «Отстояли Волгу в 43-м, отстоим и сегодня!»; «Не разевайте немецкий рот на саратовский огород!» — с другой.
И тогда немцы покатились на запад уже по-настоящему. Лавиной. Они уезжали, постоянно оглядываясь и все еще надеясь, что Россия опомнится, махнет им рукой, еще позовет: «Останьтесь, ведь вы свои здесь, а не там!». Но нет, не дождались. Потому что новая Россия уже втянулась в жестокую и азартную игру невиданных масштабов под названием «Пилим бабки». Пилили все, пилили везде. Выезжающих за границу немцев теперь вообще уже никто не замечал. Потому что за границу могли отныне ехать все желающие — особенно носились туда-сюда уже изрядно «отпилившие». Все это вместе называлось: Демократия! Границы России распахнулись во всю ширь, и пильщики сновали по миру, развозя и припрятывая «отпиленное», так что кто куда едет — за этим никто не следил больше, в том числе и КГБ. У тех тоже были свои заботы, там тоже пилили вовсю…
И российские немцы обреченно уходили за полосатый шлагбаум государственной границы, покидая Россию навсегда, и всматриваясь в новые, незнакомые им ландшафты и названия, повторяли себе и друг другу вечную формулу-молитву всех скитальцев: «Может быть, хоть здесь будут дети наши жить спокойно и счастливо…».
Но Аугуста все это уже мало интересовало: ему были безразличны и Германия, и былая мечта о Поволжье. Он жил тут, у себя дома, при своем молодом саде, со своими детьми и внуками, рядом с родными могилами, и надеялся когда-нибудь, честно выполнив свое земное предназначенье, спокойно и достойно лечь навеки рядом с теми, кого любил.
Однако, и этой его надежде не суждено было сбыться. Еще один вираж судьбы, связанный с общим виражом истории страны, разрушил все. Этот личный крах был связан для Аугуста с гибелью Советского Союза.
Лет через десять, в своем дневнике Аугуст Бауэр напишет:
«Казалось бы: все мировые катастрофы — войны, депортации, расстрелы, убийства народов; все эти безумия, которыми переболело человечество, должны были сделать его мудрым на века: все эти пережитые несчастья должны были бы стать назиданием и не повторяться никогда. Но они повторяются и повторяются: каждый раз на все более изощренном уровне. Почему? Неужели человечество в целом безумно, а разум дан отдельному человеку лишь для того, чтобы тот мог понимать весь ужас происходящего с ним? Почему разум отдельных людей не складывается в единую разумность человечества? Или кто-то в какой-то миг запрограммировал человечество на самоуничтожение? За его грехопадение, как утверждают сектанты? Но зачем тогда потребовалось Природе сто тысяч лет вести человечество к Леонардо да Винчи и Рафаэлю, к Моцарту и Пушкину, к Чайковскому и Канту, к Эйнштейну и Ландау, к Джавахарлалу Неру и Юрию Гагарину? Ради чего жили все эти великие люди? Нет, человечество не может быть безумным. Безумными могут быть только отдельные, поганые части его тела: шаманы, вожди, атаманы, партийные боссы: все те, которые завоевали себе — огнем, мечом, или лживым, коварным словом — право, глядя в никуда безумным взором, указывать вдаль и вести туда за собой всех остальных.
Вот какой прибор должен быть изобретен срочно: аппарат, который за ароматом французских духов и дорогих сигар, за стеклами «Роллс-Ройсов», за хромом и каютной полировкой дорогих яхт, за депутатскими мандатами и синими мигалками на крышах лимузинов способен различить и распознать запах серы из преисподней, и тут же, в упор, всадить серебряную пулю в вурдалака…».
Край
Когда землетрясение уже началось, и по всей стране был поставлен на референдуме вопрос о сохранении СССР, то Аугуст, как и все остальные, побежал к урне и проголосовал за сохранение своей страны. Да, страна обидела его лично, и его народ — тоже, но она же и защищала его, и вообще: это была его страна, и было просто дико ставить на голосование вопрос о том — быть твоей стране или не быть? Но этот дикий вопрос был поставлен, и Аугуст пошел на референдум и проголосовал за сохранение СССР. Вся страна проголосовала за это, но кучка облеченных властью безумцев решила иначе. Возможно, что они и не были безумцами вовсе: возможно, что они были теми самыми послами преисподней, для которых в средние века отливали серебряные пули; теми самыми представителями сатаны, пахнущими серой сквозь аромат французских духов и дорогого коньячного перегара…
Но факт есть факт: эта облеченная властью шайка собралась однажды в глухом белорусском лесу, выпила водки для храбрости, извлекла ножи — каждый свой — и сообща зарезали живое существо, которое многие до сих пор еще называют своей страной и никак не могут смириться с ее гибелью. Содеяв это черное дело, вурдалаки еще раз выпили на помин души Советского Союза, и разбежались: делить обломки. Старший убийца призывал, не стесняясь: «Тащи все, ребята: хватай суверенитета, сколько руки ухватят!». Уговаривать «ребят» было незачем: лапы их умещали, по анекдоту: «ежели на халявку, то до бесконечности». А было на халявку. И пошло-поехало! И все затрещало, и великой страны в одночасье не стало: она развалилась на беспортошные княжества, обреченные на медленные и мучительные умирания, на исчезновение с исторической сцены планеты в желудках крокодилов, давно уже начавших сползаться к больному и беспомощному болоту, порезавшему свои ракеты на металлолом в обмен на братские приветы предвкушающих пир крокодилов.
Советский Союз рухнул, и все одним махом оказались на чужбине. Нет, не так: все стали друг другу чужими. Россия в одночасье стала страной для русских, Казахстан — для казахов, Грузия — для грузин… А немцы? А немцы — ни для кого. То есть декларировалось-то, разумеется, все самое разумное и справедливое, но суровая правда жизни была иной. И настал день, когда в дом Бауэра, и в дом Ивановых за стенкой пришли люди казахской национальности — вчерашние братья — и попросили русских и немцев освободить помещение для казахов. Этих людей, естественно, прогнали и сообщили о них в милицию, но в скором времени похожие на вид люди явились уже вместе с милицией и подтвердили, что пора выметаться. И снова наивные «некоренные граждане» отказались, после чего были применены методы активного убеждения: неизвестные средь бела дня, когда никого не было дома, вырубили сад, причем никто вокруг ничего не видел; затем сгорел ночью сарай, а после на пороге снова возникли интересующиеся домом — теперь уже, правда, покупатели, которые предлагали сто долларов за все вместе, включая мебель. Эти покупатели аргументировали тем, что если придут другие, нехорошие люди, то могут вышвырнуть на улицу просто так, без денег, и тогда и ста долларов не достанется. Федор потерял работу первым, Людмила — вслед за ним: русский язык в казахской школе упразднялся, а преподавать математику на казахском Людмила не умела. После того, как полгода подряд Аугуст не получал пенсии — теперь уже в новой, странной валюте под названием «тэнге» — им в один прекрасный день и сто долларов стали казаться большими деньгами. Кончилось тем, что им выпала невиданная удача: они продали свои две квартиры за пятьсот и мотоцикл за двести долларов, и с тяжелым сердцем отправились в Россию с шестью чемоданами, содержащими, в основном, документы и детские вещи.
