Несколько раз на станциях им встречались аналогичные им комсомольцы, едущие с аналогичным энтузиазмом в противоположную сторону. Но движущихся на юг и на восток было все-таки больше. Это еще не было массовым движением целинников: такого слова еще не существовало в комсомольском языке. Но это движение было тем не менее знаковым: оно представляло собой примерку новых добровольно- принудительных технологий строительства социализма, вызванную печальной необходимостью: клондайк врагов народа иссяк, ГУЛАГ усыхал, бесплатные рабы кончались. Для власти, избалованной фараонскими технологиями первых пятилеток возникала тревожная ситуация по типу: «куда ни кинь — всюду клин». Правда, был еще неистощаемый резерв урок: те всегда кишели на Руси в избытке. Однако, делать ставку в экономическом прорыве страны на урок, обгонять с ними Америку — даже гений Сталина осознавал бесперспективность такой постановки вопроса; ведь Сталин, сам вышедший из урок, по себе знал: это будет тухлый номер, чистый перевод продуктов питания и энергетики: сожрут больше, чем произведут.
Вот и оставалась последняя соломинка: комсомольский задор — с водкой и плакатами. Чтоб много плакатов и много водки! Чтобы было громкое «Ура!». И чтобы от этого «ура!» не только свои народы вздрогнули созвучным энтузиазмом, но и народы Азии, Африки и Латинской Америки, как раз сбрасывающие колониальные ига со своих рабских плеч и нуждающиеся в примере для подражания и путеводной звезде для своего дальнейшего развития, восхитились, всколыхнулись и пополнили дружные коммунистические шеренги. Такая вот была поставлена Партией задача. И комсомол ответил: «Есть!». Попробуй он ответить иначе…
Восстанавливать страну комсомольцы кинулись как в атаку. На первые редуты сил хватило с перехлестом, но дальше водка начала все больше и больше мешать работе; не тогда ли родилась в советском фольклоре поговорка: «Если водка мешает работе, то надо бросать работу»?
Аугуст ничего не имел против комсомольского энтузиазма в частности и строительства коммунизма в целом, но лучше бы — считал он — власти срочно занялись — параллельно ко всем этим патриотическим комсомольским катаньям по стране — исправлением допущенных политических перекосов и откровенных ошибок: в частности, снятием с поволжских немцев обвинения в предательстве и восстановлением советской немреспублики. Российских немцев нужно как можно быстрей вернуть на родину, в родные дома, думал Аугуст, пока чужие люди окончательно не порушили там все; там, небось, и так уже работы накопилось до небес и выше после того разоренья, которое прокатилось по его родной земле за пять лет без хозяев. Вот уж где никого не потребуется стимулировать водкой и плакатами: в один миг все восстановят немцы, и снова начнут кормить Россию хлебом, как встарь, без всяких там МТС и шальных комсомольцев. Ну есть ли мозги у этой власти, или их нет совсем? Аугуст, конечно, знал ответ на этот интересный вопрос, но предпочитал благоразумно помалкивать, рассчитывая дожить до наступления справедливости, которая должна же когда-нибудь да прийти, она просто не может не наступить, потому что… потому что если этого не случится, то мир, значит, окончательно перевернулся вверх ногами и катится навстречу своему концу…
С таким вот тусклым настроением валялся Аугуст на средней полке плацкартного вагона, безучастно следя за ползущей назад осенью — безлесой и потому вполне доброжелательной, золотистой, синеокой, но Аугусту от вида этой теплой осени было лишь холодно внутри: он ехал не туда, куда ему нужно было, и он ехал в зиму.
И еще: он ехал не к себе в Поволжье, восстанавливать свою разоренную малую родину, но в неведомый Барнаул — тоже разоренный не меньше, надо полагать; между тем с юга, навстречу их эшелону двигались с песнями в сторону Челябинска похожие как братья-близнецы комсомольцы-энтузиасты с красными, веселыми глазами, чтобы строить новые заводы на севере. Русский язык — кладезь мудрых изречений, придумал формулу для этого лихорадочного восстановительного процесса. «Через жопу», — называется эта формула. Над ней можно издеваться сколько угодно, называть ее «особым путем России», но плоды приносила и она: за полтора десятка лет пьяные комсомольцы, поручив свои печени циррозу, вытащили таки страну из послевоенной разрухи. Мало того: формула эта чудодейственным образом продолжала функционировать и дальше, став главным двигателем плановой экономики на последнем этапе окончательно победившего социализма, а затем во всю свою мощь заработала уже в условиях нового российского капитализма, в одночасье повергшего в прах окончательно победивший социализм.
Падение нравов в десантном коллективе затронуло Августа самым непосредственным образом. Он все еще отказывался пить с трудовым народом, и его разоблаченная предательская сущность становилась предметом оскорблений и нападок. «Ну, ты, Ганс немецкий: ты все еще не пьешь? И за нашу Победу тоже не выпьешь?», — такого рода постановка вопроса возникала все чаще. Удивительное дело: ни один из этих комсомольских механизаторов, равно как и сами братья Фомичевы, фронтового пороха ни разу не нюхивал, но по отношению к Аугусту каждый из них держался полководцем и победителем. Сэкономленная молодая энергия, не растраченная ими в гниющих, болотных окопах белорусских топей и под гусеницами гитлеровских танков, бушевала теперь в обнимку с зеленым змием, и они клялись, что если бы война не закончилась, то они сами пошли бы на Берлин и сломали Гитлеру хребет. Все это, разумеется, в других выражениях. И то ли одному из комсомольцев захотелось однажды продемонстрировать свою антигитлеровскую удаль на примере их «собственного» немца Аугуста, или же, ошалев от водки, он действительно принял Аугуста за сбежавшего в СССР Гитлера, но только вдруг, занюхав водку рукавом, он вскочил с лавки, дотянулся до Аугуста, мирно лежавшего на второй полке и глядящего в окно, ухватил Аугуста за шею и стал душить его с воплем: «Удавлю Фритца!». Аугуст, защищаясь, оторвал от себя этого пьяного дурака, и в свою очередь схватил его за потную, толстую шею. Аугуст и не подозревал, что лесоповал развил в нем такую железную хватку рук: несчастного пьяницу едва оторвали от него и почти час откачивали потом, отливали и отпаивали водой. Для начала Аугуста зауважали, и кто-то пьяный пытался даже пожать ему руку, но затем ему посулили высшую меру при первом удобном случае, и неизвестно чем бы все это приключение закончилось для Аугуста, если бы на авансцене не возник царь Николай, увидел весь этот разгром, оглядел свою одурелую армию, быстро разобрался в истории с полупридушенным, (поскольку Аугуст был трезв и мог внятно описать произошедшее), а затем еще с полчаса, переходя из купе в купе, дубасил своих бойцов пудовыми кулаками, после чего произвел генеральный шмон и выбросил за окно всю обнаруженную водку.
На следующее утро, когда комсомольский актив относительно протрезвел, генерал-самодержец Фомичев ввел жесточайшие меры: первый же следующий пьяный, попавшийся ему на глаза, будет отправлен назад с пометкой в личном деле о политической несознательности, что равносильно волчьему билету на всю оставшуюся жизнь, а то и бесплатной путевке в зоны вечной мерзлоты. Вторым своим указом царь Николай назначил Августа Бауэра своим первым заместителем по вагону с правом и обязанностью следить за порядком и докладывать обо всех нарушениях ему лично. Такое повышение по службе Аугусту абсолютно не понравилось, и он сказал сам себе, что ничего такого делать не станет — не его это профиль; похмельный десант со своей стороны окончательно возненавидел беспартийного немца, поставленного над шахтерским комсомолом, но зато жизнь Аугуста с этого момента была вне опасности, если, конечно, не торчать легкомысленно в тамбуре вагона в проеме открытой двери спиной к публике. Чего, разумеется, Аугуст и не собирался делать: он валялся на своей полке дальше и горько сожалел, что связался с этой оторванной командой искателей комсомольских приключений. Но ничего не поделаешь, надо терпеть: в лагерях было еще хуже.
Все когда-нибудь кончается — закончилось и это путешествие. Прибыли в Барнаул. Пешим строем, глухо матерясь, с фанерными чемоданами на плечах, двинулись по улицам незнакомого города в сторону общежития сельскохозяйственного техникума на ночлег. Барнаульский комсомол оказался не на высоте: ни оркестра не подал к поезду, ни драного коврика не раскатал перед героями, ни даже транспорта не предоставил — на ночлег отвезти бойцов. Мало того: комнаты общежития тоже были все заняты, и руководство техникума в растерянности предложило переночевать в недостроенном спортзале. Николай, сжав кулаки, помчался по вечерним инстанциям разбираться. А комсомольцы хотели жрать. Испуганный завуч сообщил, что за две улицы отсюда возводится в три смены нечто железобетонное, и там есть столовка, которая как раз должна работать. Четко соображающие комсомольцы указали завучу, что в спортзале не хватает одной стены, что здесь можно запросто околеть ночью до каменной отверделости, и
