– Ты приехал, чтобы защитить этих нечестивцев от людского гнева?
Тайзиев покачал головой:
– Клянусь Аллахом, отец, это не так.
– А для чего ты приехал?
– Я приехал воевать. Изгнать оккупантов с татарской земли.
Старик горестно вздохнул:
– Еще совсем недавно я мог поехать куда хочу, и никто не говорил, что я татарча[80]. Кому нужна эта война, будь она проклята…
– Я не знаю, отец. Клянусь Аллахом, не знаю…
– А кто знает? Только не говори, что Аллах.
Тайзиев смотрел в лица людей, и ему не нравилось то, что он видел. Люди были усталыми, злыми, но это нормально, на войне почти все, кто не в штабе, усталые, все до последнего человека злые. Но это не главное. А главное то, что люди стояли у мечети, только что с намаза, а вот веры у них не было. Совсем не было. В глазах веры не было. Была боль, был гнев… а веры не было.
– Я не знаю, отец. Правда, не знаю. Но я знаю одно – что если происходит такой харам, то надо пойти и спросить с тех, кто этот харам творит. Я не помню, где в фикхе сказано, что можно делать такое. Я сейчас пойду и спрошу об этом того, кто тут главный. Если хотите, люди, идите со мной…
И люди молча расступились перед машинами…
Начальник северного боеучастка восточного фронта Вилайета Идель-Урал амир Сайфулла мирно сидел в кабинете генерального директора сельскохозяйственной фирмы в роскошном кресле из кожи запретного животного и мирно пил харам. Для тех, кто не въехал, пил русскую водку. Водка была хорошей, марки «Калашников». Настоящий «калашников» лежал на столе из дорогого ореха подобно «маузеру» революционного комиссара со смотанными синей изолентой магазинами. Амир Сайфулла чувствовал себя вполне хорошо, он даже, наверное, был счастлив.
Нет, конечно, он знал, что водка есть харам и пить ее нельзя. Да вот только когда ты амир, когда тебе присваивают звание бригадного генерала и обещают звание дивизионного, как только твои моджахеды ворвутся в Уфу – это немного… разлагает, скажем так.
Получилось все по простой, даже классической схеме. Он был сыном крестьянина из Зоны Племен – места на границе между Афганистаном и Пакистаном, которое юридически принадлежало Пакистану, а фактически – племенным вождям. В населенном пункте, где он родился и вырос, жили примерно полторы тысячи человек, не меньше пятисот человек – дети. Земли у них почти не было, кормились они террасным земледелием – на склонах гор камнями выкладывали ограждения, а потом носили и возили землю из долины. Жили голодно, игрушками у маленьких мальчиков были нож, кости животных и куски шкуры. Воду он впервые увидел в девять лет, они пошли в город и переходили через речушку, мелкую и грязную.
Школ не было, потому его отдали в медресе. Тогда как раз в соседнюю страну вторглись шурави, чтобы уничтожить ислам, и мусульмане давали им отпор. И сами давали и растили новую смену бойцов джихада. Если в семьдесят девятом году в Пакистане было девятьсот медресе, то в восемьдесят девятом в стране было восемь тысяч официальных и двадцать пять тысяч неофициальных медресе[81]. Студентов этих медресе называли «талиб», что в переводе означает «ищущий знаний», студент. Поскольку в Пакистане не было ни земли, ни гражданства, ни работы, поставки гуманитарной помощи прекратились, а относились пакистанцы к афганским беженцам очень плохо, им ничего не осталось, как идти обратно в разоренный войной Афганистан. А так как их было много и они искренне верили в лучшее, они начали устанавливать свои порядки. Тогда, например, они вешали наркоторговцев, а не брали с них плату за защиту посевов опиумного мака и сами его не сажали…
Потом, когда они были в шаге от победы над ненавистным Северным Альянсом Масуда, пришли американцы.
Из двадцати пяти тысяч талибов в Пакистан отступило тысяч восемь, остальные погибли или попали в плен. Абдул Рашид Достум, узбекский генерал, которому передали в Мазари-Шарифе пленных талибов в количестве не меньше тысячи человек, поступил просто: талибов загнали в старые контейнеры, закрыли их, после чего били по ним из пулеметов, пока крики не затихли.
Глава талибов, мулла Мухаммед Омар ушел из Кандагара, он переоделся в женский хиджаб, сел на мотоцикл с водителем и доехал на нем до пакистанского Карачи, где и растворился в многомиллионном городе.
Нельзя было сказать, что талибы решили отомстить американцам за поражение и унижение две тысячи первого года. Просто они были на афганской земле, навязывали свои порядки и плодили себе врагов. Но и это не было столь уж важной причиной обострения обстановки в конце нулевых. А важным было то, что в Зоне Племен подросла новая смена джихадистов. Просто подросло поколение озлобленных пацанов, у которых в руках ничего не было, кроме ножа и окровавленного куска кости зарезанной коровы или овцы. У них не было никакой школы, кроме медресе. Они не слышали никаких разговоров, кроме разговоров о джихаде. И у них просто не было ничего в жизни такого – чего стоило бы ценить и от чего не хотелось бы отказаться ради вожделенной шахады. А семьдесят две женщины – это много для тех, кто не знал ни одной…
Нашлись и новые вожди. Братья Хаккани[82], например, чем не вожди. Уважаемые моджахеды.
Потом – это когда Пакистан и Афганистан объединились и к власти пришли правоверные, а не западные марионетки, – они собрались на шуру[83], чтобы решить, что делать.
Тогда Джелалуддин Хаккани принес карту и повесил ее на стену. И всем сразу стало понятно, куда идти и что делать.
Разве это справедливо, что у правоверных, которых уже сейчас двести двадцать миллионов человек, нет земли, только голые скалы и лишь немного плодородной земли в долинах рек, а у неверных, которых и ста пятидесяти-то миллионов не наберется, столько земли, сколько нет у всех мусульман в мире? Разве Аллах хотел, чтобы это так было?
И они пошли на север.
Амир Сайфулла сражался с неверными в Горном Бадахшане, в Кыргызстане, в Казахстане, в Имарате Кавказ, на Кубани, которая тоже должна была принадлежать мусульманам, и вот сейчас, вместе со своими отрядами приехал поднимать людей на джихад сюда, в Татарстан, где мусульмане уже четыреста лет жили под пятой Русни. Здесь он принялся набирать людей на джихад, и дело пошло хорошо, потому, что люди не знали, что такое джихад, романтики вкусить хотелось, а из разгромленных по случаю независимости тюрем вырвались на свободу уголовники.
Да еще русисты прогнали мусульман со своей земли, и они приехали. Но это ничего, это даже хорошо. Чем больше таких вот людей, тем больше будут понимать, что только на лезвии меча можно донести законы шариата на каждый кусок земли и до каждого человека. Отвоюем у Русни и земли мусульман, и все земли, какие у них есть, дай только срок…
Сайфулла рос в званиях. На Кавказе он был полковником, здесь его сделали бригадным генералом. У него не было никакого опыта, кроме того, который он лично получил в ходе двадцати лет войны, и пока этого хватало. Приехав сюда из нищей грязной страны, он обнаружил, что жить можно здесь совсем даже неплохо. У людей были квартиры, а у кого и квартира, и дом, или просто большой дом, земли здесь было столько, что ее по лени никто не обрабатывал, и почти никто и нигде не голодал. Даже самые бедные здесь могли позволить себе купить хлеб (в его стране хлеба не было, были лепешки, поэтому сам амир хлеб не ел), и почти у всех было жилье, по крайней мере у правоверных точно было. И еще здесь было много женщин[84], которых иногда даже насиловать не надо было – сами давали, и была водка. Прозрачный напиток, немного суховатый и безвкусный, не такой, как шароп – виноградный самогон, но зато его было много, пился он легко, и когда ты его пил, ты переставал думать обо всех проблемах, которые сваливались на амира целого боеучастка, подобно небесному своду в час Суда. И потому Сайфулла начал пить водку сначала небольшой глоток перед сном, когда Аллах не видит, потом по два глотка, потом по три. А потом он начал пить водку и днем, успокаивая себя тем, что он пьет не под открытым небом, а Аллаху под крышей, наверное, не видно. И еще он участвует в джихаде, а участвующим
