продолжении службы на флоте для Шмидта вообще не было никакого смысла. В это время стремительную карьеру уже делали увешанные боевыми орденами молодые герои Порт-Артура, и не сбежавшему от Цусимы перестарку и неудачнику Шмидту было с ними тягаться. Как мы знаем, ничего хорошего не ждало Шмидта и в Одессе. После аварии «Дианы» и судебного процесса капитанская должность в торговом флоте ему больше не светила. Впереди у Шмидта было лишь вечное прозябание на вторых и третьих ролях. Для человека, обуреваемого манией величия, как мы понимаем, это было невыносимо. Что же оставалось для Шмидта? Только одно — идти (скорее даже бежать, чтобы обогнать всех возможных конкурентов!) в революцию и, пользуясь моментом, попытаться хотя бы там реализовать свои честолюбивые амбиции. Разумеется, полностью утверждать, что Шмидт рассуждал именно так, мы не можем, однако вся жизнь, служба и, главное, сам характер нашего героя говорят о том, что данная мотивация решения Шмидта стать великим революционером не только вполне реальна, но и скорее всего недалека от истины.
В те дни Шмидт всеми силами старается оттеснить других революционеров и самому стать во главе бунтующих масс. Наступал тот час, которого он ждал всю свою жизнь, — час его славы, и делиться с ней он ни с кем не собирался! К октябрю 1905 года популярность Шмидта по сравнению с другими трибунами возросла. Многих подкупали его погоны. Это было настолько необычно, что сразу выгодно отличало Шмидта от других ему подобных горлопанов. В условиях всеобщей забастовки Шмидт начал проявлять бешеную деятельность. Он писал бесконечные письма, рассылал многочисленные телеграммы к матросам различных пароходств с горячими призывами присоединяться к всеобщей забастовке. Иногда письма действовали. По крайней мере, так считал сам Шмидт. Так, когда к забастовке одесских железнодорожников присоединились служащие пароходных обществ, Шмидт сразу же приписал эту заслугу себе. 17 октября Шмидт громогласно объявил, что горячо принял манифест императора о даровании политических свобод. Казалось бы, манифест опубликован, можно и поутихнуть, но не тут-то было! Шмидт уже вошёл в роль народного вождя и отказываться от этого не собирался.
В тот день, после опубликования манифеста о свободах, некто Инна Смидович и Канторович, Берлин и известный эсер Никонов собрали сходку на Екатерининской улице напротив музея Севастопольской обороны. Тут на трибуну и полез Шмидт. Произнеся полную патетики и лозунгов речь, он в её конце призвал всех собравшихся идти освобождать политических. Это была откровенная провокация, так как было совершенно ясно, что никто митингующим двери тюрьмы не откроет и произойдёт вооружённое столкновение. Требовали митингующие и возвращения доктора-эсера Никонова на место старшего врача городской больницы, откуда он был выдворен. Так как, занимаясь революцией, он откровенно манкировал своими обязанностями.
Затем выступающие ораторы сами избрали себя в Совет народных депутатов. Там были всё те же: Смидович, Канторович, Берлин и Никонов. Председателем совета был определён Канторович. Уже в первом своём воззвании совет потребовал власти выдать им 300 револьверов для вооружения боевиков, а кроме того, пригрозил, что любые антиеврейские высказывания, не говоря уже об аресте евреев, будут восприняты как антиреволюционные действия, которые вызовут вооружённые столкновения и жертвы.
После митинга Шмидт во главе толпы повёл её к зданию тюрьмы освобождать политических заключённых. Там Шмидт вызвал начальника тюрьмы и начал требовать, чтобы всех заключённых (в том числе и уголовных, а не только политических, как будут утверждаться позднее) немедленно выпустили на свободу. Разумеется, на это пойти начальник тюрьмы не мог. Толпа стала неистовствовать, кидать камни в окна и пытаться сорвать ворота. Тогда ворота открылись, и взвод солдат выстрелил поверх голов. Шмидт кричал, призывая идти на штурм. Толпа, веря в свою безнаказанность, попыталась ворваться в тюремный двор, но второй залп остановил её. Оставив восемь трупов, нападавшие разбежалась. Что касается организатора этой провокации Шмидта, то он мгновенно исчез, как только дело стало принимать нежелательный оборот, бросив на произвол судьбы пришедших с ним людей.
Революционный взрыв начинается с 18 октября, когда в газетах выходит императорский манифест о свободах. Местные революционеры тут же решают воспользоваться опубликованными «свободами», приняв их за очевидную слабость властей. Военные власти некоторое время не могут уяснить сути новых «свобод» и того рубежа, где кончаются эти «свободы» и вступает в силу закон. Но этих нескольких дней вполне хватает, чтобы Севастополь захлестнула волна митинговой страсти. Наступало время ораторов-демагогов, и уж там-то Шмидту равных не было!
18 октября Шмидт появился на трибуне Севастопольской городской думы, где выступил с пламенной речью о только что случившемся кровопролитии в день получения Высочайшего Манифеста о свободах Дума приняла решение об освобождении политических заключённых, в том числе матросов «Князя Потёмкина-Таврического», хотя никакого отношения к осуждённым военно-морским судом не имела. Разумеется, неправомочность такого решения Шмидт не мог не понимать. Но он уже встал на путь провокаций и не мог остановиться. Дальше больше, стремясь подставить под выстрелы детей, смерть которых можно было бы поставить в вину властям, Шмидт 20 октября пишет провокационную статью «Письмо к учащимся старших классов», которую публикуют в газете «Крымский вестник».
20 октября в Севастополе с разрешения властей хоронили 8 убитых у тюрьмы с участием многочисленных жителей Севастополя. И снова перед собравшимися на кладбище витийствует Шмидт. В этот раз он придумал некую клятву, слова которой заставляет повторять за собой: «У гробов полагается творить молитвы, но, да уподобятся молитве слова любви и данной клятвы. Страшное, невиданное преступление. Великое, непоправимое горе. Клянёмся усопшим, что мы никогда и никому не уступим ни одной пяди завоёванных нами человеческих прав».
Десятки тысяч голосов повторили: «Клянёмся!»
«Клянёмся, что всю силу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение нашей свободы!
Клянёмся, что всю общественную работу мы отдадим на благо рабочего, неимущего люда!
Клянёмся им, что между нами не будет ни еврея, ни армянина, ни поляка, ни татарина, и что все отныне будем равные братья Великой Свободной России!
Клянёмся им, что мы доведём их дело до конца и добьёмся всеобщего избирательного права!»
В едином порыве клятва была поддержана всеми, даже черносотенцы не осмелились выступить, особенно после разговора с ними Шмидта. По возвращении домой он был арестован и в сопровождении офицера из Морского штаба и четырёх часовых отвезён на броненосец «Три Святителя».
Но «Клятва» уже разошлась по всему Севастополю и была передана по телеграфу в крупные города России, в петербургские и московские газеты. Севастопольские рабочие избрали Шмидта пожизненным постоянным своим депутатом. «Клятва Шмидта» облетела всю Россию. 2 ноября Петра Петровича перевели с броненосца в госпиталь и освободили из-под ареста. На следующий день он отправил телеграмму в редакцию газеты «Сын Отечества»: «Спасибо за помощь, Соратники! Я вновь в ваших славных рядах. Гражданин лейтенант Шмидт».
Вот как об участии Шмидта в захоронении «жертв революции» пишет его сестра Анна Избаш: «На еврейском кладбище Шмидт говорить уже не мог с ним сделался острый припадок болезни почек, которой он давно страдал, и по моему настоянию, он уехал домой».
Закономерен вопрос: почему жертв революционных выступлений хоронят именно на еврейском кладбище? Получается, что люди иных национальностей особенно и не бунтовали. К сожалению, список имён погибших в те дни отсутствует, и нет возможности восстановить всех, кто был убит поимённо. Однако совершенно ясно, что еврейское кладбище упомянуто в той связи не случайно.
Что касается припадка Шмидта от болезни почек, то здесь будем снисходительны к сестре. На всём протяжении своего довольно длинного повествования о брате Анна Избаш ни разу не упоминает о его психическом заболевании, ведя разговор только о почечной болезни. На самом деле со Шмидтом на еврейском кладбище скорее всего случился очередной нервный срыв.
Дальше больше, Шмидт уже возомнил себя настоящим мессией. Переговорить его невозможно, переубедить тем более. Вконец растерявшийся городской голова с представителями явился во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Чёрного моря вице-адмиралу Чухнину с «убедительной просьбой» якобы от имени населения — передать для гарантии порядка все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Петру Шмидту. Только он и может спасти город и флот!
Реакция Чухнина была предсказуема: «Месяц тому назад я бы его без разговоров повесил собственной властью, теперь же, оказывается, и судить нельзя!»
В ожидании скорой отставки (как проворовавшийся, он не мог уже продолжать службу) Шмидт
