ушел в абреки. Его дед, исполняя роль посредника, сказал Баге: «Не будешь же ты вечно жить в бегах?! Если я останусь жив, я добьюсь, чтобы тебе дали только года два или же вообще нисколько, вернись домой», — и привел с повинной. После этого твой дед бесследно исчез. Правда, сам Денисолта после этого недолго прожил на свободе, его арестовали, навесив клеймо «прихвостень Троцкого». Такое странное было время. Поэтому я говорю».
С тех пор его дружба с Дени несколько охладела, их пути стали расходиться. В итоге случилось так, что их связывал только Берс: он был другом обоих, и каждый из них был другом Берса. Берс никогда не говорил им ничего такого, что не понравилось бы одному из них, ничего, что навредило бы их дружбе, наоборот, говорил ему: «Дени считает тебя очень хорошим парнем». Точно так же он, оказывается, говорил и тому: «Довт о тебе всегда хорошо отзывается». Но, как бы ни трудился Берс, трещина в их дружбе с каждым днем ширилась. В начале десятого класса, когда в их классе появилась новая ученица, Камета, эта дружба переросла в соперничество. Она училась хорошо, и русский язык знала неплохо. Она пришла в класс, озарив его каким-то особым светом, оттенив своей учебой Дени, который до нее считался лучшим учеником. Все парни в классе влюбились в нее, все девушки хотели добиться ее дружбы. Мать Каметы устроилась на работу в школу учительницей пения, отца направили в колхоз парторгом. Хотя Дени и был недоволен тем, что Камета вырвала из его рук первенство в учебе, ее красота растопила его недовольство, и он крутился около нее, задавая всякие вопросы, пытаясь завести разговор.
Когда встал вопрос о необходимости выдвинуть лучшего ученика на золотую медаль за отличную учебу и хорошее поведение, а директор и учителя растерялись, говоря, что до сих пор это первенство некому было оспорить с Дени, а теперь добавилась Камета, и, хотя она учится здесь всего год, не принять ее успехи во внимание будет неправильно. Дени, явившись на педагогический совет, заявил, что Камета больше достойна этой медали и он не будет ее оспаривать.
Учителя тогда очень удивились его благородству. Довт же хорошо понимал смысл его «подвига». Дени просто хотел завоевать девушку. Даже ценой золотой медали.
Как-то ясным весенним днем Дени подошел к нему и Берсу в школьном дворе и сказал:
— Ребята, мы все трое влюблены в одну девушку. Зачем скрывать то, что видит Бог?
— Это видят и люди, — сказал Довт.
— Мы — три друга… Но я слышал, как старики говорят: «Не делай добра женщиной даже брату».
— А что это значит? — не понял Довт.
— Этот вопрос задал и я, — Дени был очень весел. — Старики разъяснили мне: любимую девушку не уступай даже брату, что там говорить о друге!
— С каких это пор ты стал прислушиваться к старикам? — не унимался Довт.
— С тех пор, как Камета приехала в наше село, я прислушиваюсь и к старикам, и к молодым, и ко всему миру, — засмеялся Дени.
— И я кое-что слышал от стариков: девушка принадлежит тому, кто завоюет ее! — сказал он.
— Я согласен с этим! — Дени со смехом протянул Довту руку. — Вах-ха-ха!
Берс ничего не сказал, стоял, надувшись, как мяч, и почему-то покраснев. Довту стало его жаль: на фоне друзей он не очень смотрелся, был невзрачным — толстый, невысокий, в очках, кудрявый. Ему не на что надеяться, разве только на свое мастерство художника.
Довт знал, почему Берс стоит молча, знал, почему прячет все свои последние картины: на всех картинах была только она, Камета. Когда Довт думал о Камете, в его душе возникала музыка — одна и та же прекрасная мелодия.
Довт удивлялся одному: мир до появления в селе Каметы и после этого был не одним и тем же. Мир- то, возможно, и не изменился, но виделся он ему другим, не таким, как раньше. Довту казалось, что без этого ощущения мира он не сможет жить. Но для того, чтобы это ощущение было всегда с ним, ему нужно было согласие Каметы. Но таких взаимоотношений с ней искали многие. Некоторые засылали и сватов. Но родители девушки и слушать их не хотели, заявив, что они не допустят, чтобы их дочь месила грязь в селе, что она должна учиться.
С одной стороны, это было хорошо: у него оставалось время подумать о шагах, которые необходимо предпринять. Были разговоры, что отец Дени просил отца Каметы выдать за сына дочь, как только тот окончит школу милиции и вернется домой. Говорили, что Дени согласился. Но для этого нужно пять лет. Кто знает, что случится за это время? Но ждать, пока что-либо произойдет, нельзя. Нужно забрать ее, забрав же, он расскажет ей о своем открытии мира, тогда она согласится, не может не согласиться. Если дочь согласится, родители ничего не смогут поделать. Они смирятся. Учитель математики Закри, лет тридцати, до сих пор жил холостяком; похоже, он тоже был влюблен в Камету. Как бы то ни было, когда на выпускном вечере три друга — Довт, Берс и Дени — стояли, забыв обо всем на свете, и наблюдали за Каметой, которая шла с цветами, еще более прекрасная, чем обычно, Закри подошел к ним и, улыбаясь, сказал:
— Ребята, я кое-что расскажу вам… Когда зимой молодых бычков выводят к озеру, они стоят, тычась мордами в лед, принюхиваясь (правда, я не знаю, какой запах может быть у льда) и оглядываясь по сторонам. Видели? А я видел. А взрослый бык с ходу ломает лед копытом, напивается и уходит…
— И что? — спросил Дени.
— Все. Подумайте над моими словами, — поправив узелок на своем галстуке и не переставая улыбаться, Закри ушел.
Они, посмотрев друг на друга, засмеялись. Засмеялись не потому, что поняли смысл сказанных им слов, просто они видели Закри таким первый раз, таким, чтобы он говорил о чем-нибудь другом, кроме своих математических знаков и уравнений. Смысл его слов дошел до него позже, через час: вы стойте и смотрите на девушку, я же ее заберу. Это еще посмотрим! Потом — танцы, песни, разговоры, веселье, смех… Среди всего этого он через одну девушку зазвал Камету в пустой кабинет.
— Камета, извини… Я бы сказал тебе пару слов.
— Ничего, говори.
— Камета, у меня к тебе одна просьба.
— Какая просьба?
— Не спеши выходить замуж.
Камета удивленно вскинула брови, потом засмеялась.
— И сколько мне сидеть дома? — она посмотрела ему в глаза.
Ее взгляд обжег душу.
— Пока я не вернусь.
— А куда ты отправляешься?
— Я… на работу, зарабатывать деньги… на полгода…
— А-а… Я и не намерена скоро выходить замуж, только отучившись в институте…
— Значит, ты даешь слово ждать полгода…
— Конечно… — опять посмотрела она в его глаза… Эти черные глаза, этот блеск радости. «Странно, если девушка с таким взглядом долго задержится около матери!» — появилась у него мысль.
Сейчас, спустя много лет, он поражается своей мысли: как прав он был. То, что он услышал, когда через пять месяцев вернулся с деньгами, не умещавшимися в карманах (оба брата, узнав о его тайных мыслях, добавили денег)… Тогда холодная боль впервые поразила его сердце, оставляя, подобно молнии в небе, след… Второй раз эта молния поразила его после гибели Усмана, потом — когда дорогу на Алхан-Калу усеяли людскими телами, затем — после массовых убийств солдатами в Алдах мирных жителей… Теперь-то часто поражает его эта боль. Крепким же оказалось его сердце, которое все это выдержало, не разлетелось на куски и до сих пор бьется в груди.
…Почувствовав удушье от этих воспоминаний, он встает и ходит по комнате, слушая скрип половиц под сапогами. Неожиданно стены дома начинают дрожать, потом до слуха доносится грохот. Осторожно выглянув в окно, он видит мчащийся по улице танк. Один, два, три, за ними — бронированная машина.
Довт прячется за стоящий у стены платяной шкаф, чтобы никто, зайдя в дом, его не увидел. Взводит курок пистолета, который висит на поясе. Если эти бешеные псы со своей «зачисткой» сунутся сюда, он будет стрелять. Потом, если удастся, спасется бегством, если нет — погибнет в бою. Живым и в сознании он им не дастся. С пленными, рассказывают, они обращаются очень жестоко: натравливают собак, бьют током, подвешивают за одну руку, держат в зинданах, избивают… Чем терпеть эти истязания, лучше погибнуть.
