Этим он, пожалуй, ограничивал полёт своего воображения. Не обратил внимания на то, что биосфера как глобальный организм может обладать не только жизнью, но и элементами разума. И не замечал, что идея ноосферы не «вытекает из биогеохимических представлений», а основана на вере в неизбежный прогресс цивилизации (подобно марксизму).
Натуралист
Вернадский в процессе научных исследований концентрировал не только интеллектуальные силы, рассудок, но и эмоции.
Такая способность физиологически, как мы уже говорили, определяется активным взаимодействием полушарий головного мозга (правого, преимущественно эмоционального, и левого — рассудочного), а также подкорки.
Заурядный учёный предпочитает выполнять работу по указаниям заказчика или научного руководителя. Это позволяет достигать определённых успехов, шаг за шагом поднимаясь по ступеням карьеры — от кандидата до академика (в лучшем случае). Но так теряется способность к творческим озарениям и открытиям.
Владимир Иванович понимал науку по старинке: исканием истины. Он писал: «Учёные — те же фантазёры и художники; они не вольны над своими идеями: они могут хорошо работать, долго работать только над тем, к чему лежит их мысль, к чему влечет их чувство. У них идеи сменяются; появляются самые невозможные, часто сумасбродные; они роятся, кружатся, сливаются, переливаются. И среди таких идей они работают…
По природе я мечтатель, и это опасная черта; я вполне сознаю, что я могу увлечься ложным, обманчивым, пойти по пути, который заведёт меня в дебри, но я не могу не идти по нему… И это искание, это стремление есть основа всякой учёной деятельности; это позволит не сделаться какой-нибудь учёной крысой».
Подчас он увлекался обманчивым, но значительно чаще его сдерживал на этом пути скептицизм. А сильные чувства и мечтательность преодолевали «земное тяготение» рассудка и бесплодность скепсиса. Такое гармоничное соединение и составляет, по-видимому, основу научного гения. И ещё — чувство прекрасного, ощущение красоты природы и мысли, её познающей.
Признание Альберта Эйнштейна: «Достоевский даёт мне больше, чем любой другой мыслитель, больше, чем Гаусс». Выходит, для научных открытий даже в такой формализованной области, как физика, художественные образы важнее математических разработок. Почему?
Сошлюсь на Достоевского: «Мы воспринимаем природу целым, но бессознательно или малосознательно. Даже так: знание предмета, если оно ещё не совершенно полное, может вредно влиять на цельное восприятие предмета».
Воспринять как единое целое природный, чрезвычайно сложный предмет можно лишь в образе, а не в виде формул.
«Человек с самых первых времён объяснялся образами, — писал Достоевский. — Каждый язык полон образами и метафорами. Вы посягаете на образное изложение мысли, вы, заговорщики против прогресса, несчастные невежды… Формула тянет к муравейнику».
Великолепный язык формул — научное эсперанто — не универсален. Надо сознавать пределы его применения. Когда серьёзные умные люди системой формул описывают структуру и рождение Мироздания, думая, что постигли истину, это вызывает недоумение.
Своими профессиональными знаниями эти физики явно превосходят меня и миллиарды других людей. Но, претендуя на постижение бытия Вселенной, они не сознают бездну своего незнания, не учитывают ограничения научного метода, не обращают внимания на земную природу. Настоящее учёное невежество!
Стремление схематизировать, представить системой формул жизнь Земли, даже мелкой букашки, былинки, — тщетные усилия. А тут замах на всю Вселенную! Генеральное направление науки XX века — формализация — зашло в глухой тупик.
Вернадский предупреждал об этом, призывая к органическому, а не механическому синтезу Космоса. Он был и узким специалистом (в нескольких науках!), и энциклопедистом, и мыслителем. Этим отличался от всех знаменитых учёных XX века. Он исследовал явления природы не только в частностях, схематично, но и в их естественной сущности. Поэтому его можно считать последним естествоиспытателем, натуралистом.
…Время универсальных гениев прошло. Люди изменились. Наука и философия теперь не те, что прежде, да и общественное сознание иное.
Ломоносов не ограничивался науками (геология, химия, физика и др.), занимаясь поэзией, искусством. Поэт Гёте был философом и натуралистом. Сказочник Гофман сочинял музыку, дирижировал оркестром, был художником, профессиональным юристом.
В середине XIX века можно было быть физиком, биологом, химиком. Скажем, Чарлз Лайель был геологом: изучал хронологию, строение и изменения каменной оболочки нашей планеты. Или, по словам Лайеля, физическую географию прежних эпох.
До сих пор говорят: физик, геолог. Теперь это мало что объясняет.
Науки растут, подобно деревьям. Сначала оформляется ствол, основная опора, где сходятся корни, связывающие данную область знания с другими. От ствола отчленяются ветви. От них — новые. Наконец, пышная крона скрывает от внешнего наблюдателя и ствол, и основные ответвления.
Семья наук со временем образует нечто подобное тропическому лесу: сплошное переплетение ветвей; подчас нельзя разобраться, где кончается одно дерево и начинается другое.
Современный ученый обычно исследует одно ответвление одной из ветвей науки. Например, ископаемые растения. И только в каменноугольный период. И не все растения, а одну или несколько групп. Геохимик изучает не геологическую историю какого-нибудь одного или нескольких химических элементов. И не во всех горных породах, а, скажем, в осадочных. Или даже только в глинистых осадках.
Негласный завет современному ученому: не лезь в чужие науки.
По каждой отрасли науки публикуются ежемесячно десятки статей и несколько монографий. Специалисты периодически обмениваются мнениями на симпозиумах, конференциях, заседаниях, совещаниях. Требуется учитывать и некоторые события в смежных науках. Каждые десять — пятнадцать лет число публикаций удваивается. Нелегко следить за потоком литературы даже по одной специальности.
Хорошо, если ты стал отличным специалистом; хвала и уважение, если продвинул свою отрасль вперед, обнаружив нечто новое; слава и почет, если открыл неизвестную область знания.
Как тогда оценить научное творчество Вернадского? Учение о биосфере; основы геохимии; история минералов земной коры; биогеохимия и радиогеология; учение о геологической деятельности человека; исследования геологического пространства-времени; история знаний; науковедение…
Нельзя считать его минералогом, геохимиком, геологом. Он не только занимался конкретными науками, но и исследовал явления природы и поэтому с полным основанием должен считаться натуралистом.
Он остался в стороне от главного направления науки XX века — специализации. Даже кое в чём вернулся на позиции науки XVIII века, когда было принято испытывать натуру, проникать мыслью в сущность естества.
Ценное достоинство творчества Вернадского — стремление изучать природные объекты целиком. Подобные «всеобъемлющие» умы бывали в истории человечества до начала XIX века. Можно вспомнить Канта, Ломоносова, Бюффона, Кювье, Гумбольдта. Перешагнуть грань XX века удалось только одному естествоиспытателю-энциклопедисту: Вернадскому.
Одно из его геологических предсказаний — гипотеза каолинового ядра и предположение об одинаковой роли в строении многих силикатов и кремния и алюминия (о существовании алюмосиликатов). Исследования структуры кристаллов подтвердили его теоретические выводы.
