вверх по Кругло-Университетской и вскоре очутился у здания, на котором висела табличка с надписью: «Государственное Политическое Управление», Стёпка на миг нерешительно остановился. Затем, притянув к себе ручку тяжёлой дубовой двери, он вошёл в вестибюль.
— Мне нужно пройти до самого главного товарища начальника, — сурово сказал он дежурному.
Дежурный несколько минут молча разглядывал Стёпку.
— Получите пропуск в комендатуре.
— Есть получить пропуск. Есть пойти в комендатуру! — захотелось по-военному ответить Стёпке. Ещё он хотел отдать честь, но почему-то оробел и тихо вышел.
В комендатуре мальчик постоял в очереди к одному из окошек и, когда оттуда выглянул молодой круглолицый военный, Стёпка снова повторил:
— Мне до самого главного товарища начальника.
— До самого главного? — добродушно переспросил дежурный. — Разрешите узнать, по какому вопросу?
Стёпка помолчал, нахмурив брови.
— Я ему скажу.
Дежурный позвонил по телефону.
— Товарищ Дубовик? — негромко спросил он. — Тут к вам паренёк один добивается. Беспризорник. Что? Да вот не хочет говорить по какому вопросу.
Стёпка огляделся по сторонам и шёпотом, чтоб не услыхали люди, стоящие в комендатуре, объяснил:
— По вопросу… контры.
— Да. Хорошо, — сказал дежурный и положил трубку.
— Через три часа придешь, парень, сейчас товарищ Дубовик занят.
— Так я пойду пока погуляю. Досвиданьичко, — вежливо попрощался Стёпка.
Подняв воротник, он быстро шёл по мягко освещенным улицам и размышлял о том, как доложит главному начальнику о ночном происшествии. И вдруг, словно кто-то подтолкнул его. Стёпка беспокойно оглянулся, чувствуя на себе чей-то тяжёлый взгляд. Сердце у него забилось: по правой стороне улицы шёл Марека. На нём была его, Стёпкина, кожаная куртка. Марека быстро шёл вперёд, не глядя на Стёпку. Мальчик замедлил шаг, втянул голову в плечи и мысленно стал себя успокаивать:
«Не заметил он меня. Сейчас он уйдёт. Может, дойдёт до Лютеранской и спустится вниз. Не нужно только на него смотреть».
Стёпка почувствовал, как, несмотря на холод, лицо, руки, всё тело его словно покрылись испариной. На углу он остановился и, не поворачивая головы, искоса посмотрел направо. Марека тоже остановился. Тогда Стёпка ускорил шаг. Он теперь почти бежал по скользким обледенелым тротуарам, наталкиваясь на прохожих и чувствуя всё время рядом с собой Мареку.
«Только бы успеть… Только бы успеть», — билась в голове его лихорадочная мысль.
Он бежал всё быстрее, быстрее и, наконец, очутился в тёмном подъезде Инкиного дома.
— Всё, — сказал он сам себе и перевёл дыхание.
В ту же минуту в подъезд неслышно вошёл Марека.
— Ну… — хрипло проговорил он, — продал меня в ГПУ, стервец… сейчас я тебя пришью…
И, вытащив из кармана кожанки кастет, он ударил Стёпку по голове.
Стёпка-Руслан нашёлся
Отстранённый от должности редактора Лёня Царенко не мог успокоиться. Муки уязвлённого самолюбия терзали его душу. В ушах всё ещё звучал насмешливый голос Рэма:
— Довольно демагогии, Царенко. Ты лучше скажи, сколько раз вышла стенгазета?
«Дело не в количестве, а в качестве», — мысленно отвечал Рэму Лёня. Он считал, что статьи его были отличными, талантливыми. Несмотря на свой юный возраст, бывший редактор «Красного школьника» всегда ставил перед собой грандиозные задачи. Сначала он заболел эсперанроманией. Достал учебник- самоучитель по эсперанто и целые дни зубрил напамять отдельные слова и фразы. Он даже пытался с соседями и с родителями беседовать на этом языке, но из этого ничего не получилось.
Потом он взялся за пьесу. Но она росла, как на дрожжах, и Лёня, испугавшись, что не справится, отложил её. В последнее время Лёня поставил перед собой грандиозную задачу искоренения мещанства в общешкольном масштабе. По его мнению, все грозные признаки мещанства были налицо. И он написал об этом пламенную статью, опустив её в фанерный ящик, висевший в вестибюле. Редколлегия сразу узнала автора статьи по стилю, хотя он и прикрылся новым псевдонимом «Зоркий глаз».
Однажды после уроков новая редколлегия в пионерской комнате оформляла очередной номер «Красного школьника».
— Послушайте, ребята, что пишет некто «Зоркий глаз», — сказала редактор Инка и начала вслух читать:
«Страшная угроза обывательщины и мещанства нависла над девяносто пятой школой. Нужно немедленно организовать кружок по изучению материалистической философии, чтобы изгнать мещанский дух из наших рядов. Мне точно известно, что некоторые девочки сидят по два часа перед зеркалом и выкладывают чёлки…»
В словах этих заключался ядовитый намёк на Липу, которая носила чёлку.
«Пока я не называю имён, — продолжала читать Инка, — у некоторых девочек я заметил вышитые носовые платки, альбомы с сентиментальными стихами и бисерные сумочки. Пусть краска стыда покроет лица этих девочек».
Краска стыда покрыла Инкино лицо. Это у неё был бисерный кошелёчек. Справившись со смущением, девочка дочитала:
«Не ясно ли, что пионерки, которые носят на груди значок ЮП, а в кармане бисерный ридикюль, медленно скатываются в обывательскую тину?»
Кончалась статья словами Маяковского:
— Лёнька писал! — решительно сказал Толя, трудившийся над карикатурами.
— «Ухо» стало «Зорким глазом». Узнаю его руку.
Намёк на бисерный ридикюль несколько испортил настроение редактору. Впрочем, самое неприятное было впереди. Прочитав Лёнькину статью. Инка села за стол дописывать передовицу. Передовица посвящалась месячнику по борьбе с беспризорностью. И вот, когда она дописала последнюю фразу: «Каждый пионер обязан помочь хоть одному беспризорнику стать в ряды организованного пролетариата», подошёл художник Толя Фесенко и положил на стол две карикатуры. Одна карикатура изображала Вовку Черепка. Сквозь густую пелену дыма вырисовывался Вовка с огромной папиросой во рту. Через плечо у него висел мешочек с окурками. А внизу подписано: «Курильщнк-бычколов».
— А вот экспонат № 2, дружеский шарж, — сдерживая смех, сказал Толя. Экспонатом номер два
