потрясений.
Выводы Кювье были основаны на его геологических исследованиях окрестностей Парижа. «Участки, некогда представлявшие собой сушу, — писал он, — несколько раз затапливались водой в результате вторжений моря или в ходе скоротечных наводнений. Любой, изучающий районы, покинутые водой при ее последнем отступании, может также убедиться, что эти площади, заселенные сейчас человеком и наземными животными, по меньшей мере, однажды, а возможно, несколько раз, уже поднимались выше уровня моря… Иначе говоря, море покинуло теперь сушу, которую оно перед тем затопило…
Но исключительно важно отметить, что эти повторяющиеся вторжения и отступания ни в коей мере не происходили постепенно. Напротив, порождавшие их катаклизмы возникали по большей части внезапно… Этот вывод столь очевидный для последней из катастроф, не менее справедлив для предыдущих… Масса живых существ становилась жертвой подобных катастроф».
Кювье привел научный довод в пользу катастроф: пласты горных пород с окаменелостями разного возраста часто прерываются резко, разделяются слоями, содержащими грубый обломочный материал. Наклонно залегающие пласты порой сменяются горизонтальными. Проще всего объяснить все это катастрофами, нарушившими плавный ход природных процессов.
Серьезный удар по таким воззрениям нанес немецкий философ Иммануил Кант. В сочинении «Общая естественная история и теория Неба, или Опыт об устройстве и механическом происхождении всего мироздания на основе ньютоновских законов» (1775) он смело заявил: «Дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен образоваться мир».
Мудрый Кант оговорился: легче объяснить происхождение всех небесных тел, чем «зарождение и развитие какой-нибудь травки или гусеницы». Это чрезвычайно важная мысль, ибо жизнь земной природы невозможно объяснить на основе законов механики, математики, физики. Показательно заглавие седьмой главы сочинения Канта: «О бесконечном протяжении творения как в пространстве, так и во времени».
Только в середине XIX века произошел решительный, можно сказать, катастрофический переворот в геологии, заставивший отказаться от идей, ставших общепринятыми. Чарлз Лайель в своих трудах отодвинул на второй план катастрофы, утверждая, что планета развивается постепенно; огромная протяженность геологических эпох дает возможность сравнительно слабым процессам (например, размыву склона ручьем) провести колоссальную работу.
Если за год откладывается сантиметровый слой осадков, то за миллион лет образуется толща в 10 километров. Если дно моря поднимается, а поверхность суши опускается со скоростью практически незаметной — один сантиметр в столетие, через 100 миллионолетий морское дно поднимется на 10 километров, а суша на такую же величину опустится.
Удивительна проницательность Ломоносова, постигшего необычайные глубины прошлого нашей планеты и важную роль живых организмов в геологических процессах, формировании минералов и горных пород. В этом ему отчасти помогло знание трудов античных философов (Аристотеля, Лукреция). Но ведь их идеи были доступны всем просвещенным европейцам, а оценили и развивали их именно Ломоносов и немногие его современники.
Землю он представлял, как это ни покажется странным, в духе средневековых воззрений. Таков образ живой, изменчивой планеты, точнее, области взаимодействия атмосферы, природных вод и земной коры с лучистой энергией Солнца.
По его словам вулканы — «суть не что иное, как трубы, или отдушины, коими выходит подземного пожара излишество». Он сравнивал планету с живым организмом: «Огнедышащие горы, как некоторые проломы в теле, показывают излишество материи, которая, подобно внутренней болезни, выходит наружу, движет и надувает приближенные части. Наконец, прорвавшись, испускает причиняющую сие материю, которая чем обильнее выходит, тем больше следует облегчение, и рана или заживает вовсе, или на долгое время».
К каким же научным течениям примыкал Ломоносов — нептунистов или плутонистов, сторонников катастроф или медленных движений земной коры? Наиболее точный ответ — ни к каким.
Его взгляды, изложенные в несколько анархичном стиле, по сути, вполне отвечали воззрениям передовых ученых XIX века. А ведь российский геолог Э. Эйхвальд даже в 1845 году утверждал в своей «Геогнозии»: «Последний потоп был действительным историческим событием». Он описывал фантастически быстрое вздымание горных хребтов, одновременное обрушение и разломы земной коры и прорывы морских вод на равнины.
Такова сила стереотипов. Над Ломоносовым она не имела власти. Он предполагал существование морей там, где теперь холмы и горы, не веря во Всемирный потоп. Не отрицал катастрофических явлений, придавая большое значение медленным движениям земной коры. Считал, что внутренний жар, глубинная энергия Земли, воздымает горы, признавая ведущую роль природных вод в формировании рельефа и создании осадочных пород.
В некоторых случаях Ломоносов развивал идеи своего друга и товарища по Академии наук Г.В. Рихмана, опубликованные в статье «О достойных переменах, которым поверхность Земли от времени до времени подвержена бывает» (1739). Рихман писал о постоянных изменениях земной поверхности под воздействием «внутреннего огня», текучих вод, способных полностью разрушить горы, землетрясений и от «потопов вроде Ноева». Значит, он считал библейское предание о потопе поэтическим описанием крупного наводнения.
Когда речь идет о новых идеях в науке, надо иметь в виду, что они в той или иной форме высказывались и до этого, но или не слишком определенно, или без достаточных обоснований. Для научной идеи, повторю, самое главное — доказательства, пусть даже не слишком убедительные, принципиальная возможность ее опровержения и отсутствие достоверно установленных фактов (на данный момент), ей противоречащих.
Дело не в том, что Ломоносов высказал нечто доселе небывалое и немыслимое. Скажем, существование Антарктиды предполагали задолго до него, даже наносили на карты этот материк — без веских доказательств его реальности, подобно легендарной Атлантиде, которую Афанасий Кирхер, немецкий ученый XVII века, поместил в центре Атлантического океана. Но только Ломоносов дал научно обоснованное предсказание материка, расположенного в районе Южного полярного круга.
Сказка о янтаре и предчувствие биосферы
Более 200 лет назад Ломоносов высказал мысль, характеризующую основную установку натуралиста, который, «представляя себе великое пространство, хитрое строение и красоту всея твари, с некоторым священным ужасом и благоговейною любовию почитает Создателеву бесконечную премудрость и силу».
Важна тут не ссылка на Создателя, поскольку Ломоносов в природных явлениях видел проявление великого творчества природы Земли и Космоса. Важен смысл: натуралист должен уметь созерцать Природу «с некоторым священным ужасом и благоговейною любовию».
Да, нашу земную Природу надо знать, постигать и любить. Новейший завет человеку: полюби биосферу как самого себя; заботься о своем обитаемом космическом доме как о себе самом, ибо от его состояния зависит наша судьба.
Именно такое отношение к Природе во многом и предопределило замечательные научные прозрения Ломоносова. В его научных трудах с удивлением обнаруживаешь истоки учения о геологической деятельности живых организмов и биосфере как среде жизни — учения, впервые наиболее основательно разработанного в начале XX века В.И. Вернадским и А.Е. Ферсманом…
Впрочем, следует начать с научной сказки.
В трактате «О слоях земных» Ломоносов привел рассказ малой букашки, обитавшей в незапамятные времена. Приведу эту историю, чуть отредактировав, для легкости чтения придав некоторым архаичным словам и выражениям современный вид, а также выделив абзацы.
Пользуясь летнею теплотою и сиянием солнечным, гуляли мы по роскошным блажным растениям, искали и собирали все, что служит к нашему пропитанию. Услаждались между собою прелестью благо
