детей на одну койку. Два дня мы исследовали пароход и по возможности развлекались, а на третий день разразился сильный шторм и бушевал два дня, и мы все лежали в каюте, страдая от морской болезни и жуя пресные галеты, которыми снабжал нас исполнительный стюард. Шторм начался как раз тогда, когда мы с Александром смотрели фильм «Гамлет», а дети находились в игровой комнате под присмотром няни. Когда Гамлет на верхушке башни произносил свой знаменитый монолог «Быть или не быть, вот в чем вопрос…», эта самая башня перед нашими глазами вдруг начала сильно раскачиваться. Нам сразу стало ясно, что лучше «не быть», и, цепляясь за наспех натянутые канаты, мы отправились за детьми. Но в игровой никого уже не было! Где они? К этому времени пароход уже очень сильно качало, в коридорах никого не было. И тут мы увидели на ступеньках лестницы наших ангелочков. Аня крепко прижимала к себе младших, и так они молча и терпеливо ждали нашего появления. Я должна сказать, что это были потрясающие дети, веселые, любящие, надежные. Аня уже в раннем возрасте считала себя ответственной за сестру и брата, она всегда следила за ними и заботилась о них. Сережа был находчивым, храбрым и по временам опасно «творческим» мальчиком. Маша же, хорошенькая и спокойная, не отходила от меня ни на шаг.
Шторм утих так же неожиданно, как начался. И скоро вдалеке показалась статуя Свободы! Пароход вошел в гавань Нью — Йорка 13 июня 1951 года. Мы не имели ни малейшего представления, где нам придется провести первую ночь. Да и никто на пароходе точно этого не знал. На берегу нас ждал мой дядя, Сережа Гагарин, младший брат мамы, со своей женой Лизанькой. Я не видела его пятнадцать лет, но он был моим крестным и когда — то мы были очень близки. Он заметил нас еще на палубе, когда пароход медленно причаливал, и крикнул: «Вава нашла сына!» Первым приветствием на американской земле стала эта чудесная новость. В парижской русской газете появилось короткое объявление: «Если кому — либо известно местонахождение Александры Старицкой, прошу известить ее сына в Триесте, Италия». Но прошло еще восемь лет до того, как Вава окончательно воссоединилась с сыном Мишей. Из Италии его отправили в Австралию. А она сперва приехала к нам в США и уже там подала прошение о визе. Три раза ее прошение было отклонено, но в конце концов, в 1959 году она уехала в Австралию, прожив в нашей семье четырнадцать лет.
Но вернемся к нашему приезду в Америку. Мой дядя отвез нас в Св. — Владимирскую семинарию, где нас поселили в студенческую комнату с четырьмя односпальными кроватями. Американских денег у нас не было, no — английски мы почти не говорили (я в то время вообще не знала ни одного английского слова!).
Перекусив чем — то на скорую руку, мы уложили детей спать, а сами на такси поехали к Гагариным. И там я взорвалась! Никакого приветствия от Флоровского, студенты на каникулах, занятий нет, жара, духота, одна крошечная комната, металлические кровати, жесткие матрасы без простыней! А что будет завтра? Я рыдала, а бедный Александр не знал, что делать, и повторял: «Я куплю тебе завтра красивое платье!» Платье? Зачем? Я не хотела новое платье, я хотела домой!
На следующий день нам сказали, что до начала осенних занятий в семинарии нас приютит Толстовская ферма в Вали — Коттедж [[15]]. И мы туда поехали, и это действительно была ферма. Александру поручили вести занятия по Закону Божию в летнем детском лагере, в котором нашлась работа и для меня и куда приняли и Аню и Сережу, а Маша хвостиком ходила за мной по пятам. Все мы спали в «митрополичьей» комнате. Таким образом, на лето у нас был кров, нас кормили, и мы жили в деревне. Александру в то время было двадцать девять лет, а мне двадцать семь.
Св. — Владимирская семинария платила нам очень скромное жалованье, но не предоставляла жилья. Подразумевалось, что Александр получит приход в городе Нью — Йорке, недалеко от семинарии, и мы будем там жить. Церковь находилась в Астории, в Квинсе, прямо под эстакадой, по которой громыхали поезда нью — йоркского метро. И вот одним ранним воскресным утром Александр вместе с одним из членов приходского совета пришел туда, чтобы отслужить литургию и встретиться с прихожанами. На двери церкви они увидели огромный замок и записку: «Мы перешли под юрисдикцию Зарубежного Синода». Член приходского совета был в полном недоумении и ужасе и сказал: «Пойдемте — ка куда — нибудь, выпьем кофе или чего — нибудь покрепче». Но о. Александр не согласился: «Сегодня воскресенье. Мы поедем в собор и причастимся там». В соборе еще ничего не знали о переходе прихода в Астории в другую юрисдикцию; они предложили Александру служить у них в качестве третьего священника и предоставили ему две комнаты с кухней. Александр вернулся на ферму, рассказал мне о новом повороте событий, и я тут же начала искать в «Желтых страницах» названия и адреса школ в этом районе. Тот, кто бывал на 2–й улице в Манхэттене, поймет мою озабоченность. Но, как это часто происходило в нашей жизни, нашлось счастливое решение. Отец Георгий Флоровский нашел для нас квартирку в самой семинарии. В то время Св. — Владимирская семинария располагалась в жилом многоквартирном доме, вокруг которого находились Колумбийский университет, Объединенная теологическая семинария, Еврейская теологическая семинария и Барнард — колледж. И в середине сентября мы с двумя до сих пор так и не открытыми сундуками перебрались на угол 121–й улицы и Бродвея, где и прожили следующие десять лет нашей жизни.
Нашего жалованья хватало на полмесяца. Тогда я стала преподавать французский язык в маленькой школе под названием «Железная рука в бархатной перчатке». Хозяйка школы находила мне учеников, с которыми я занималась у них дома, а я отдавала ей половину платы за урок. Вторая половина помогала нам дожить до конца месяца. В это же время Александр начал работать на радиостанции «Свобода». Таким образом нам удавалось сводить концы с концами. У нас появились близкие и верные друзья. Один из них, иезуит, продал нам за один доллар машину — бьюик 1942 года. Это была роскошная машина, со стеклом, отделяющим передние сидения от задних. Сзади было очень просторно, благодаря двум дополнительным выдвигающимся сидениям в машине легко помещалась вся наша семья вместе со вскоре присоединившейся к нам Вава. А благодаря стеклу между передними и задними местами дети могли шуметь сколько угодно и не мешать при этом водителю.
Мы очень подружились с семьей Небольсиных. Они поселились в США уже давно и прекрасно знали американский образ жизни. Именно они порекомендовали мне частные школы для детей и снабдили нужными рекомендациями. Жили они в прекрасном доме в Бриджгемптоне, на Лонг — Айленде, и там мы не раз проводили незабываемые летние каникулы с детьми, наслаждаясь красотой этой части мира. Жизнь в Бриджгемптоне, на берегу могучего Атлантического океана, того самого, который мы полюбили еще во Франции и который теперь вызывал у нас иногда ностальгию по детству и молодости, была спокойной и беззаботной. Дом их был вполне типичным для Лонг — Айленда: старый, обшитый серым гонтом, со скрипучими и неровными полами. Там весело горел огонь в камине, и все было таким старомодным, в стиле старой Америки. Библиотека хранила замечательную коллекцию книг, возле уютных кресел аккуратно лежали стопки старых журналов. Гостеприимство Небольсиных по отношению к нам простиралось гораздо далее просто приглашения бывать в их летнем доме. До того, как мы купили у иезуита бьюик, они одолжили нам один из своих автомобилей. Мы оставляли его на ночь перед нашим домом в Нью — Йорке, и однажды его угнали. Они тут же дали нам другую машину, а за угнанную им была выплачена страховка. Все это — угон одной машины, немедленное появление другой и вообще такой практичный подход к жизни — поражало меня. Небольсины приняли нашу семью в свое сердце, относились к нам с неизменной добротой и щедростью, и это очень помогло нашему привыканию к американскому образу жизни.
Мой крестный, дядя Сережа Гагарин, и его жена Лизанька Бутенева были нашими ближайшими родственниками в Нью — Йорке. Они любили нас, а мы любили их. Никогда не забуду наш первый октябрь в США, когда дядя повез нас в своем маленьком автомобиле в Коннектикут полюбоваться на красоту осени в Новой Англии. Казалось бы, ничего особенного в этом событии не было, но мы только что приехали в незнакомый город и вид ярких осенних листьев на фоне синего неба наполнил нас радостью и надеждой. Тут я должна оговориться: наполнил меня, потому что радость и надежда всегда были присущи личности Александра.
На следующее лето, в 1952 году, мы поехали на озеро Лабель в Лаврентийских горах в Канаде, после того как провели месяц на Лонг — Айленде, так как деревня и природа были для нас обязательными составляющими жизни. До сих пор моя младшая. Маша, любит вспоминать, как в детстве она была уверена в том, что все проводили один месяц на океане, а следующие два — на озере. Она считала, что это обычная жизнь. И так это и было для нас тогда, и остается таким и сейчас для моих детей, внуков и правнуков, которые каждое лето продолжают собираться все вместе в Лабель.
Еще один моя дядя, Сергей Трубецкой, раньше тоже жил во Франции и бывал у нас. Когда я была маленькой девочкой, меня отправляли на лето к нему на ферму. В США он переехал задолго до нашего там
