стала стандартом в нашем автомобиле.
Майкл и я приходили в восторг от проявлений раннего развития Джейка, но, честно говоря, до «снова нормальный» было еще далеко. В частности, мы заметно не продвинулись в умении вести беседу в реальных условиях. Он снова говорил, и уже просто за это мы были благодарны судьбе. Но чтение ряда цифр и названий магазинов, а также ответы на вопросы нельзя назвать участием в беседе. Джейк все еще не воспринимал язык как средство установления контактов с другими людьми. Он мог поведать мне, сколько темно-синих машин мы увидели, когда ехали в «Старбакс», но не мог рассказать, каким был его день, и я продолжала поиск общих тем для разговора.
Более того, необыкновенные способности Джейка не могли помочь нам поместить его в муниципальную школу. Говоря проще, в детском саду навыки социального общения имеют гораздо большее значение, чем знания. В детском саду много времени уделяется играм детей. Они должны уметь общаться со сверстниками, выполнять простые команды и указания и делать все это сообща. Если Джейк проведет весь день в углу, даже зная при этом периодическую систему элементов, его незамедлительно отправят в специализированное учебное заведение.
Теперь первостепенное значение придавалось тому, как научить Джейка адекватно вести себя в группе сверстников. Конечно, его ежедневно окружали дети в моем детском центре, но Мелани считала, что ему было бы легче, если в группе находились бы и другие дети, страдающие аутизмом. С ее помощью я разослала электронные письма родителям нашей общины, надясь, что кто-нибудь из них захочет присоединиться к нам.
Мой призыв принять участие был первым реальным сигналом о том, что мы сталкиваемся с эпидемией аутизма. Я надеялась получить пять-шесть ответов. Но вместо этого получила сотни писем от родителей детей всех возрастов. Я была просто потрясена степенью отчаяния, которое демонстрировали письма. Это были такие же, как и я, родители, которые видели, что стандартные занятия не помогают их детям. Многим из них наша система уже перестала предлагать свои услуги. Не было больше места, где с ними или с их детьми занимались бы. Во многих случаях мое предложение оказалось последней надеждой.
«Пожалуйста, помогите нам, — написала одна из мам. — Нам больше надеяться не на что и не на кого».
Для меня это стало поворотным моментом особого значения. Посмотрев на свой переполненный почтовый ящик, я подумала: «Не стану никому из вас отказывать в помощи в любом случае. Вы можете приехать все. Джейк будет учиться тому, что ему понадобится, чтобы пойти в обычный детский сад, и мы возьмем с собой как можно больше детей. Мы не оставим без помощи и тех, кто старше или чьи навыки хуже. Мы будем верить в наших детей, и будем это делать все вместе».
Пусть светит
— Кристин, похоже, в нашей гостиной поселилась лама.
Тон Майкла был сдержанным. Прошло уже два года с тех пор, как мы забрали Джейка из программы по привитию навыков, необходимых для жизни, и мой муж давно привык к размаху и масштабу моих начинаний, но ничто не могло подготовить его к тому, что я задумала теперь. Конечно, не предполагалось, что лама поселится в гостиной. Предполагалось, что лама будет в отделанном гараже, который мы превратили в пристанище для моего детского центра. Это было то место, которое дважды в неделю по совместительству становилось еще и крайне нетрадиционным детским садом, где проходили занятия, которые я организовала для детей, страдающих аутизмом. Но Майкл никак не ожидал такого, когда я давным-давно сказала ему, что сделаю все, чтобы подготовить Джейка к обычному детскому саду.
Когда я получила по Интернету невероятное количество писем от отчаявшихся родителей, у меня как будто открылись глаза. Я приняла решение, что в дополнение к детскому центру начну реализовывать новую программу — цикл вечерних занятий для детей, страдающих аутизмом, и членов их семей, целью которых будет помощь в подготовке к поступлению в обычную муниципальную школу. К счастью, Мелани Лоз снова согласилась помочь мне. Она предложила мне зарегистрировать программу как благотворительную, поскольку я ни в коем случае не собиралась брать плату. Мне была невыносима сама мысль о том, что какой-нибудь семье может не хватить денег, чтобы приехать, и им придется пропустить занятие.
Таким образом, каждое утро я, как и прежде, открывала детский центр и работала там полный девятичасовой день. Но дважды в неделю, когда дети, посещающие детский центр, расходились по домам, я полностью освобождала комнату и устраивала детский сад для детей, страдающих аутизмом. Я назвала свою программу «Литтл лайт» («Слабый свет»).
С самого начала я была уверена, что хочу взглянуть на аутизм несколько иначе. Обычная терапия делала акцент на простейшие навыки. Большинство родителей, которые приехали на мою программу, потратили годы, чтобы их дети могли подняться на следующую ступеньку лестницы, но это стоило огромного труда и давало минимальные результаты. В свою очередь я насмотрелась подобных занятий, когда эксперт пытался заставить ребенка надеть три кольца на стержень или накормить печеньем куклу, причем безуспешно. Я сама не раз видела, как во время таких занятий мой собственный сын клевал носом, сжимая в руке шарик. Поэтому, вместо того чтобы полностью сосредоточиться на заданиях, которые эти дети не могли выполнить, я решила начать с того, что дети хотят делать. Подобный подход был далек от стандартной практики. Большинство специалистов убирали любимую игрушку или головоломку со стола, чтобы ребенок сосредоточился на задачах, которые преследовало их лечение. Тогда некоторые дети додумывались до того, что прятали любимый предмет. Именно так мы поступили с магнитами-буквами Джейка во время процедуры оценивания. Я хорошо помню, как тело Джейка напряглось и он всем туловищем повернулся к тому месту, где были спрятаны магниты, прочь от задания, которое было у него в руке. Много раз я наблюдала, как в течение многих часов занятий, когда внимание ребенка было направлено на поиски пропавшей игрушки, все усилия педагога тратились впустую, ребенок ни на йоту не улучшал свои результаты.
Возможно, традиционная методика не предполагала использования интересов ребенка во время работы с ним, но это было как раз то, что я всегда принимала во внимание, работая с детьми в детском центре. Думаю, что этот подход имел много общего с тем, как нас, мою сестру Стефани и меня, воспитывали. Стефани, которая была моложе меня на год и два месяца, в детстве чудесно рисовала. Когда ей было три года, ее рисунки принимали за работы взрослого человека. К шести годам она уже овладела навыками профессионала.
Талант Стефани открыл перед нами обеими огромный творческий мир. У нас, конечно, были игрушки, приобретенные в магазине, но мы редко с ними играли. Нам были гораздо интереснее те игрушки, которые сделала Стефани. Куклы из бумаги, сотни искусно разукрашенных платьев и других предметов туалета, которые она делала для них своими руками, когда еще не ходила в школу, были намного лучше, чем то, что мы могли купить. Я, бывало, придумывала что-нибудь в общих чертах, а Стефани раскрашивала в полном объеме, вырисовывая каждую мелкую деталь так, чтобы она соответствовала сюжету моего рассказа: заколдованные замки, ряды книг в библиотеке, покрытые буйной растительностью джунгли. Когда мне захотелось иметь домик для кукол, я не стала говорить об этом матери, а рассказала о своей мечте Стефани.
К сожалению, необыкновенные способности Стефани в сфере искусств мало чем помогли нам в школе. Стефани не очень хорошо училась по всем предметам, кроме рисования, и у нее было мало друзей. По большей части она чувствовала себя вполне уютно, когда была одна или со мной.
Замечательно, что мама никогда не пыталась изменить к лучшему неутешительные успехи Стефани в школе. Она видела проблему, но была настроена оптимистически.
— Если ты не умеешь рисовать, никому до этого нет дела. Но если ты не знаешь математику, все воспринимают это в штыки, — заметила она однажды. — Почему так?
Я посчитала комментарий несколько странным, поскольку сама мама была бухгалтером и любила цифры. Но она понимала Стефани.
В третьем классе Стефани только взглянула на вопросы теста на понимание прочитанного текста и тут же сообразила, что с этим заданием ей не справиться. Она нарисовала маленькую насупленную рожицу на первом листе там, где учительница должна была поставить оценку, потом перевернула листок и нарисовала
