Величество удалит тебя от двора.
Эти слова заставили Анну остановиться. Чтобы ее выгнали со службы королеве без всякой видимой причины! Ее, которая так успешно служила королеве Франции и даже была законодательницей парижских мод. Больнее ударить по ее тщеславию было нельзя.
— Что я такого с-сделала, чтобы так наказывать и позорить меня перед моими друзьями? — спросила она, задыхаясь от негодования.
— Ты нанесла Генриху Тюдору публичное оскорбление, которое не потерпит ни один монарх, — ответил Норфолк.
— Тогда разрешите мне уехать завтра, — попросила Анна, с поклоном покидая комнату. — Поскольку ничего тут меня больше уже не удерживает и не радует.
Отец, не на шутку встревоженный ее бледным видом, проводил дочь до двери.
— Что ты делаешь, Нэн? Ты изведешь себя своим упрямством, — сказал он с сожалением.
В ответ Анна только поспешно вырвалась из его отцовского объятия.
— Я поеду домой, — пробормотала она. — Домой в Хевер.
Глава 16
Джокунда растворила окна, и солнечные лучи легли золотыми полосами на широкие дубовые половицы. Комната наполнилась жизнерадостным пением жаворонков, а издалека доносились звуки охотничьего рога.
— Сегодня чудесный день, Нэн. Ты не хочешь встать? — спросила она.
— Встать? Для чего? — мрачно произнесла Анна, так любившая когда-то залитый солнцем утренний сад и знавшая толк в охоте.
Джокунду пугал вид Анны, лежавшей в постели тихо и неподвижно. Правда, она была больна, так больна, что даже отец не решался допекать ее своими упреками. Вскоре после того, как Анна оставила двор и вернулась домой, она сильно простудилась во время охоты в холодный дождливый день. Всю зиму она мучилась страшным кашлем, который довел ее до полного изнеможения. Но теперь опасность миновала, и Анна должна, считала Джокунда, приложить усилия, чтобы, наконец, подняться.
Но Анна оставалась в постели, терзая себя воспоминаниями о прошлом и бесконечно воскрешая в памяти то утро, когда Гарри Перси покинул ее.
В тот злосчастный день он не был похож на себя: исчезли его жизнерадостность и бьющая через край энергия. Осанка и все движения выражали тот же душевный надлом, что был и у Анны. Сквозь слезы она смотрела тогда на него и не могла поверить: разве вот эти сурово сжатые безжизненные губы целовали ее? Содрогаясь от рыданий, не заботясь, что думают окружающие, Анна долго глядела ему вслед из верхнего окна Вестминстерского замка. «Сейчас, в эту минуту, он навсегда уходит из моей жизни», — думала она, предчувствуя, что душевная пустота, которую она так остро ощущала тогда, останется ее уделом на многие годы.
Вестминстер и Гринвич стали для нее всего лишь отдаленными, щемящими сердце воспоминаниями.
И вот теперь в Хевере была весна, по дорожкам парка допоздна бродили влюбленные, а она, Анна Болейн, отставная фрейлина королевы, лежала в постели, равнодушная к щебетанию птиц и звукам охотничьего рога. Рядом стояла Джокунда с чашкой горячего бульона.
— Ты должна хорошо кушать, чтобы поправиться.
— Я не голодна.
Но Джокунда подняла повыше подушки и заставила Анну взять в руки чашку.
— Милая, бедная моя девочка, прошел уже почти год…
— Скажите лучше — век.
— И милорд Перси женат на этой злюке, Мэри Тал-бот, наверное, месяцев девять или больше…
— А его проклятый отец уже полгода как в могиле. Если бы он отправился на тот свет месяца на три пораньше, сейчас бы я, а не она, была женой Гарри!
— Дитя мое! Не говори так! Не думай так! Это огорчает меня до глубины души.
— Простите меня, Джокунда. Вы так любите меня. Вы так хорошо относитесь ко всем нам… и к Мэри.
Анна поймала руку мачехи и поцеловала ее. Чтобы сделать ей приятное, она села в постели и попробовала бульон. Но после двух глотков остановилась и, глянув на Джокунду умоляющими глазами, протянула ей чашку.
— У них… у Мэри Талбот… наверное, скоро будет ребенок? — едва слышно спросила она.
Джокунда любовно начала расчесывать длинные цвета вороного крыла волосы Анны, которые, казалось, были слишком тяжелы для ее маленькой изящной головы.
— Об этом ничего не известно, — ответила она. — Но, говорят, замок Врессел стал напоминать волчью яму. Новый граф холоден как лед, а его супруга сгорает от обиды и возмущения.
Анна была рада слышать это, но в то же время жалела Гарри. Она представляла себе, как неохотно он разделял супружеское ложе с нелюбимой женщиной и какой радостью стало бы оно, будь на ее месте Анна.
Если бы только у Гарри хватило тогда сил сопротивляться воле отца чуть дольше!
Она осуждала Гарри за недостаток твердости, но прощала его. Она понимала, что слова — словами, но когда доходит до дела, кто может противиться воле короля, Нортамберленда, Уолси? У них в руках власть. Их можно только молча ненавидеть.
— Есть и другие мужчины, — резонно заметила Джокунда, убрав в сторону гребень и чашку с бульоном.
— Да, но только один смог воспламенить мою душу, — твердо сказала Анна. — Я знаю, пройдет время, в моей жизни появятся другие мужчины. Может быть, они смогут разбудить во мне страсть. Такие были и раньше. Но никогда больше я не полюблю так, всем сердцем. Эта любовь делала меня доброй, великодушной…
Былое оживление появилось на лице Анны. Она приподнялась с подушек, прижав руки к груди.
— Боже мой, какой я была тогда! Именно такой вы всегда хотели меня видеть, Джокунда. Потому что любить истинно и быть любимой — это значит стать выше всего мелочного, низкого; это очищение, отречение от себя, благодарность Всевышнему за то, что живешь…
Но оживление Анны длилось недолго. Она вновь натянула на себя обшитое горностаем одеяло, и прежнее раздражение вернулось к ней.
— Прекрасно! Гарри теперь — граф Нортамберленд. Его любимый Врессел отныне принадлежит ему, так же как и уродливое тело Мэри Талбот. И пусть воспоминания о том, что он потерял, сожгут его!
— Нэн, остановись, ты опять доведешь себя до горячки!
— Да, я знаю, знаю. Вы видите, какая злоба сидит во мне. Но это они виноваты, они — в том числе Уолси и король! Если бы я могла заставить короля страдать, как страдаю я, или унизить Уолси, как он унизил мою любовь в тот день!
В приступе нервной головной боли Анна судорожным движением зажала уши ладонями.
— О, Боже мой, когда этот проклятый охотник перестанет трубить в свой рог?
Но звуки рога и голоса охотников стали слышнее. Собаки с лаем неслись через парк.
— Боже милостивый! Это же король! — воскликнула Джокунда.
Через секунду Анна босиком, едва дыша, стояла рядом с Джокундой у окна.
Действительно, к дому подъезжал Генрих Тюдор собственной персоной. Приятное лицо, добродушная улыбка.
Интересно, чему он так рад? Тому, что застал людей врасплох? Он растоптал ее жизнь, а теперь решил потешить себя картиной ее страданий?
Анна чувствовала, как тяжелая волна ненависти поднимается в ней.
— Наверное, он приехал для того, чтобы обсудить какие-то государственные дела с твоим отцом, —