она вела себя непростительно глупо.
Кроме Джокунды, все в доме думали именно так. Но Симонетта была первой, кто решился высказать вслух свое мнение. Анна услышала ее быстрые шаги по галерее, открылась дверь, и Симонетта вошла с чашкой горячего молока.
— Леди Болейн велела отнести тебе молока, — сказала она.
— А для тебя как раз представился случай прийти и расписать мне, что я потеряла.
— Ты вела себя довольно умно.
Лицо Симонетты не выражало никаких особенных чувств. Но когда она поставила перед Анной чашку и села рядом с девушкой, у нее пропали вдруг манеры наставницы и появился тон, которым она теперь часто разговаривала со своей бывшей воспитанницей — как женщина с женщиной.
— Если ты решила притворяться, что ненавидишь Его Величество… О, ла, ла! Тогда ты выбрала прекрасный способ отомстить.
— Отомстить? — переспросила Анна, недоуменно посмотрев на нее.
Этого толчка было достаточно для Симонетты. Она подошла к окну и села на подоконник, расправив жесткую юбку. Ее умелые быстрые руки замерли на мгновенье, выделяясь белизной на черной блестящей ткани юбки.
— Ma shere Nanette[16], когда ты была моей ученицей, ты соображала быстрее, — заметила она с легкой усмешкой. — Почему бы не заставить его помучиться, чтобы он полюбил тебя так же, как ты любила своего милого друга. Я готова держать пари, что Тюдор может ради любимой женщины пойти на все, поступиться и приличиями, и совестью. Пусть он продолжает желать тебя, пусть мучается.
С годами в Симонетте развилось то яростное мужененавистничество, которое возникает у женщины в результате ее вынужденного целомудрия. И как всегда в минуты волнения, у нее появился сильный акцент, привносивший пикантность в ее обычно идеально правильную английскую речь.
— Не неделю, не месяц, ma mie[17], а дольше, гораздо дольше, — со злостью прошипела она.
Анна неотрывно смотрела на Симонетту. Она как будто припадала к живительному источнику, который питал ее ум и давал силу. Две женщины, поглощенные друг другом, даже не заметив этого, перешли на шепот.
— Но как я смогу сделать это, — спросила Анна, — если соглашусь стать его любовницей?
Симонетта усмехнулась.
— Моя молодость далеко позади, vois-tu — seche et laide[18]. Но когда-то я, как и ты, была молодой. У меня был друг, господин средних лет, и я смогла удерживать его очень много времени. Я старалась, чтобы он никогда не был полностью уверен во мне, полностью удовлетворен. Если бы я была так же красива, как ты… — Симонетта передернула плечами. — Кто знает, может быть, мне никогда не пришлось бы служить Болейнам и коротать свои дни вот так.
У Анны мелькнула мысль, что она давно подозревала что-то в этом роде. И, кажется, Джокунда также чувствовала, что здесь была какая-то тайна. Но стоило ли углубляться в это?
— Ты же знаешь, что я не красавица, — сказала Анна.
Расслабившись, Симонетта прислонилась к косяку окна. Половину сражения она уже выиграла.
— У тебя есть нечто большее, чем красота. То, что не оставляет равнодушным мужчин. Помнишь, Нэн, ту историю, которую мы с тобой переводили с греческого? Историю о Цирцее?
— Цирцея была волшебницей.
— Eh, bien?[19] Разве женщин, которые очаровывают мужчин, лишая их рассудка, нельзя назвать волшебницами?
Анна подумала о своем несчастном пальце и вспомнила, как король, ненавидевший болезни и уродство, нежно и любовно держал ее руку в своей, не обращая внимания на уродливый палец.
— Ты думаешь, я смогу поддерживать страсть короля долго? — задумчиво спросила она.
— В том случае, если будешь держать под контролем свои чувства, — улыбнулась Симонетта.
— Почему ты так говоришь? — воскликнула Анна, покраснев.
Глаза француженки лукаво блеснули.
— Он ведь тоже рыжий.
Анна знала, что Симонетта права. Рыжеволосые мужчины воспламеняли ее чувства. Она пристыженно молчала, не желая облекать в слова самое сокровенное, что было в ней. Вдруг почувствовав жажду, Анна подошла и залпом выпила уже остывшее молоко. Она стояла и задумчиво рассматривала жирный ободок, оставшийся на чашке.
— Симонетта, он обещал, что все мои желания будут исполняться, — сказала она наконец. — Как ты думаешь, он имел в виду украшения, наряды и все, что любят женщины? Или то, что ценят и мужчины, ну… более важные вещи, например, власть?
— Любящий мужчина подобен воску, — ответила француженка, думая со страхом о том, какой по- детски беззащитной кажется сейчас ее воспитанница, стоящая у своей белоснежной девичьей постели.
Но Анна не была беззащитным ребенком. И то, что она произнесла в следующую минуту, поразило ее наставницу:
— Ты думаешь, я могла бы настроить его против Уолси?
Даже хитрой и самолюбивой Симонетте не могло прийти такое в голову. Она соскочила с подоконника.
— Mon Dieu[20], детка, ты летаешь слишком высоко, — запротестовала она. — Уолси — почти что святой, папский легат и самый влиятельный человек в Европе.
— Ну и что? Я так ненавижу его!
Поучения Симонетты и откровенность, установившаяся между ними в этот вечер, помогли Анне облечь наконец в слова всю ту разъедающую душу ненависть, все те потаенные мысли, которые мучили ее в прошедшую зиму.
— Симонетта, я бы, кажется, душу отдала, только бы отомстить этому человеку. Отнять у него высокое положение, чтобы он не был таким самодовольным. Если я смогу, клянусь тебе, я растопчу его самоуверенность! Когда это свершится — не знаю, но я все сделаю для этого. И вот тогда мой возлюбленный, мой прекрасный Гарри Перси придет и увидит своего врага униженным, и будет отомщен за то, что вынужден был жениться на нелюбимой.
— Будь осторожна, Нэн! Король очень ценит Уолси, — поспешила предупредить Симонетта, услышав истерические нотки в голосе Анны.
Но Анна шагала по комнате, полная презрения к будущим опасностям.
— Какое мне до этого дело? — кричала она в возбуждении. — Самое страшное, чего я могу ждать, так это то, что король устанет от меня и бросит, как бросил Мэри. Но, может быть, когда такое случится, я буду сама рада этому? Я еще молода.
— Достаточно молода, чтобы выйти замуж, как Мэри?
— Возможно.
Анна с сожалением подумала о Томасе Уайетте. Нет, Томас Уайетт, несмотря на свое терпение и постоянство, едва ли возьмет ее после другого мужчины, пусть и короля. Затем она вновь вспомнила о сестре с удвоенной жалостью и презрением.
— Выйду я замуж или нет, но, во всяком случае, не буду жалкой и беспомощной.
— Значит, ты все-таки собираешься принять предложение короля? — спросила Симонетта, стараясь казаться равнодушной.
Анна подошла к окну. Свет в спальне короля погас, и вид этих темных оконных проемов как будто сразу отрезвил ее.
— Если еще не поздно, — ответила она.
— А Его Величество, что он сказал… в том случае, если ты передумаешь?
— Он сказал, что, когда мое холодное сердце оттает, я могу послать ему какой-нибудь знак.
Симонетта сразу же засуетилась. Забыв о том, что леди Болейн приказала ей уложить Анну в постель, она зажгла все свечи и стала перебирать в комоде безделушки в поисках чего-нибудь подходящего.
