принять того, в чём сам разобраться не мог. Отец не разрешал мне помогать ему, когда чинил нашу машину. Он вечно называл меня кретином или тупицей. Говорил, что я либо что-нибудь сломаю, либо поранюсь. Когда я скучал по отцу, то о таких вещах обычно не вспоминал.
На меня всегда все сердились по тому или иному поводу.
Впереди я увидел нечто похожее на озеро. Нет, скорее на бассейн. Круглый, с прохладной, свежей водой, а вокруг гладкий, немного наклонный берег. Жаль, что нет травы, здесь всё будто затянуто каким-то атласным одеялом. На нём очень приятно сидеть голышом.
Но вообще-то тут прохладно без одежды.
Я вернулся к тарелке, достал одно из одеял, которые мы захватили из споума, потом снова пошёл к бассейну, завернулся в одеяло и сел, осматривая город-эрзац. Я вспомнил, что отец Марри учил в колледже французский, а мой отец — немецкий, поэтому я всегда говорил «эрзац», а Марри — «фо»[17].
А если бы я мог выбрать кого-то себе в спутники? Кого бы я взял?
Марри? Хочу ли я, чтобы тут со мной оказался Марри? Он был моим лучшим другом начиная со второго класса, а правильнее сказать, у меня вообще не было больше друзей. Помню, за день до моего исчезновения я наткнулся на Марри в школьном коридоре. С ним вместе стоял Ларри, они что-то горячо обсуждали, а увидев меня, замолчали. Ларри улыбнулся, и глаза Марри выражали уже хорошо мне известное презрение.
Что такого я сделал, Марри?
Чем больше я смотрел в небо, тем лучше начинал различать очертания скоплений за звёздами. Надо было просто не смотреть прямо на них, делать вид, что рассматриваешь что-то другое, но при этом удерживать внимание краешками глаз, следить боковым зрением, и тогда вроде бы ниоткуда появлялись тусклые, бледные световые пятна и формы.
Если бы тут со мной был Марри, он наверняка прочитал бы мне лекцию о боковом зрении. При этом вид у него был бы самый восторженный, он никогда не упускал случая продемонстрировать свою крутизну, показать, что он умнее и лучше меня во всём.
Я почувствовал резь в глазах и потому отбросил все волновавшие меня вопросы. Я точно знал, что не хочу, чтобы рядом со мной сейчас был хоть кто-нибудь. Интересно — почему?
Над головой небо прорезали три ярко-жёлтых следа от метеоров, они летели рядом друг с другом. Похоже на след от кошачьих когтей, только уж слишком длинный.
Наверное, потом я заснул.
Очнулся я, так и не поняв, спал или нет, потому что небо оставалось здесь неизменным. Темнота, звёзды и неясные формы за ними. Неожиданно я заметил, что на краю бассейна стоит маленькая девочка и смотрит прямо на меня.
— Трейси?
Она подошла ко мне по атласному покрытию, теперь я мог разглядеть её в свете звёзд — огромные глаза, мягкое и прекрасное лицо. Что было бы, если бы ты не уехала тогда, пять лет тому назад? Ничего. Твоя мама обнаружила бы, что мы встречаемся, переговорила бы с моей матерью, и нам запретили бы видеться — «на всякий случай». Мальчики и девочки в этом возрасте не должны проводить так много времени вместе.
Но что-то с ней не так.
Я спросил:
— С тобой всё в порядке? У тебя нездоровый вид.
Она опустилась на колени рядом со мной, я заметил, что кожа её блестит от пота.
— Что случилось?
Она ответила:
— Всё будет в порядке. Мне пришлось ещё кое-что в себе изменить, раз уж я оказалась здесь. Технические возможности здесь гораздо шире, чем на Зелёной планете. — Она дрожала.
— Ох, Трейси… — Я притянул её к себе и закутал в своё одеяло. Она была горячая и вся какая-то вялая, обмякшая; но это был не жар — такое впечатление, что внутри у неё что-то нагревалось, от этого она и потела, а ночь вокруг казалась холодной.
Когда мне было лет пять, мой дед (который и умер-то в состоянии алкогольного опьянения) дал мне выпить стакан виски. Он ещё очень смеялся, когда я спокойно всё проглотил и даже не поперхнулся. Но потом я вот так же потел. Помню, мать тогда совсем с цепи сорвалась, она так ругала деда, как никогда раньше, но сделать ничего не могла. Я просто заснул тогда, а на следующий день проснулся, ощущая себя как шарик, надутый гелием и готовый вот-вот взлететь.
Она прижалась ко мне, обхватила руками мою грудь; её пот стекал по моей коже, и я тоже начал дрожать.
— Всё будет хорошо. Правда, — чуть слышно прошептала она. Ну и ладно.
Она сказала:
— Я нашла Землю.
Я неожиданно испугался:
— Хм-м-м…
Она продолжала:
— На самом деле не так уж и далеко. Не больше двухсот миллионов парсеков. На другой стороне следующего сверхскопления.
— И сколько времени нужно, чтобы туда добраться?
Я почувствовал, как её лицо, прижатое к моей груди, изменило форму. Улыбается?
Она ответила:
— Это зависит от многих факторов.
— Например?
Она слегка сжала меня и задрожала ещё больше:
— Ну, ты долетел до Зелёной планеты всего за несколько недель, поэтому и назад можно будет добраться почти так же быстро.
Чёрт побери. Мать. Школа. Марри.
И как же я смогу им объяснить, где я был всё это время или кто такая эта маленькая девочка? Меня охватила волна ужаса. Когда я сойду на землю в долине Дорво, Трейси, моя Трейси, — а теперь она действительно моя Трейси, — вернётся на тарелку и улетит?
Я услышал щелчок, а потом её голос:
— Но на сверхдвигатели оказывает воздействие теория относительности, Уолли.
Я подумал о возвращении домой — вот я в своей старой задубевшей одежде появляюсь на пороге материнского дома на площади Стэггс. Наверное, уже март 1967 года? «Аполлон-1» уже, видимо, улетел. И ещё мне придётся второй год учится в одиннадцатом классе.
Ну и ладно. Марри всё равно с ума сойдёт от зависти.
Тут я спросил:
— Ну и что?
Ещё щелчки.
— С тех пор как ты оставил Землю, прошло двадцать три года, Уолли. — Опять щелчки. — Часть времени затрачена на небольшие перелёты и остановки на планетах. — Ещё щелчки. — Если я отвезу тебя прямиком домой, на это уйдёт ещё двадцать лет. — Щелчки. — А по космическому времени всего три недели.
Тут она принялась сильно дрожать, я только теперь понял, что это за щелчки: она так дрожала, что стучала зубами.
— Боже мой, ты больна!
Пот с неё лил ручьём, у меня вся грудь и живот были залиты её потом, он стекал даже на атласное покрытие. Она сказала:
— Прижми меня покрепче, Уолли. Утром со мной всё будет в порядке. Обещаю.
