Оззи полон противоречий. Он считает, что лучшее место на свете — это австралийский буш, поэтому покупает себе внедорожник с четырьмя ведущими, чтобы колесить по дебрям страны, но лишь семь процентов этих машин хоть когда-нибудь покидают асфальт города.
Если вы попадете на какое-нибудь официальное торжество, где надо петь гимн Австралии, то обратите внимание, что первую минуту зал будет не петь, а мычать — издавая невнятные звуки. Это оззи вспоминают, что надо петь, ибо мало кто из них помнит гимн, а многие вообще путают его с веселой и любимой песенкой — «Вальсирующая Матильда».
Как известно, самая капризная погода в мире — в Мельбурне. Как говорят оззи, в один день тут могут смениться все времена года. Но если вы пожалуетесь ему на мельбурнскую погоду, то он ответит, чтобы вы не волновались, она обязательно изменится.
Оззи с удовольствием купается в лучах славы первопроходцев прошлых веков и с романтической тоской говорит об их сложностях и лишениях. Но предпочитает жить в городе и бороться лишь с падающей с деревьев листвой в домашнем бассейне.
Оззи любит парламентариев, которые умеют извиняться. Например, один член парламента сказал, что у другого нет даже ослиных мозгов. Спикер парламента заставил нахамившего извиниться, и тот признал ошибку, заявив, что ослиные мозги у его коллеги есть. Такие дебаты оззи любит.
Оззи не лишен чувства юмора и умеет подшучивать, особенно над
Оззи любит рекламу типа «Покупайте мясной пирог Билла! Лучший в городе! Пятьдесят миллионов мух ошибиться не могут!».
Оззи считает, что самый лучший пивной магазин тот, в который можно въехать прямо на машине и где бутылку тебе подадут в окно авто, особенно если ты уже не в состоянии выйти из него…
Если англичанин подколет оззи, что тот, мол, потомок ссыльных бандитов, то оззи тут же ответит: это потому, что их прислали сюда из бандитской страны. Прислали бы из более приличной страны, все было бы по-другому…
«Пивной живот» — предмет гордости оззи. Существуют даже соревнования по животам, в которых участвуют и члены правительства, с трудом взбирающиеся на помост победителя…
Оззи умеет смеяться над собой и согласен с теми, кто говорит, что в маленькой европейской баночке йогурта культуры больше, чем во всей Австралии. И все потому, что Австралия отрезана от европейской культуры огромным расстоянием. Оззи согласен с этим, но считает, что это не бог весть какая потеря.
После выхода на экраны известной австралийской комедии
Эпилог
Приступая к последней главе, я задумался: что еще хотел бы знать мой читатель об Австралии? О том, как живут иммигранты в этой стране, что они о ней думают? Как они к ней приспосабливались? Какие подводные рифы и мели их подстерегали? Как бы жил он сам, оказавшись на их месте? И вообще — есть ли рай на земле?
К сожалению, рая нет на земле, а вот ад есть. И мы — люди — большие мастера создавать его. Вся история XX века говорит об этом.
Судьба, и особенно иммигрантская судьба, складывается из сложнейшего комплекса эмоций, поступков, случайностей, которые не поддаются простому анализу. Чем примитивнее живой организм, тем легче ему приспособиться к окружающей среде. И все же, слава богу, что далеко не все из нас удовлетворяются только хлебом и зрелищами. В судьбе есть нечто неуловимое, связанное с полетом души. Именно поэтому чем тоньше психика индивидуума, чем глубже он внедрен в свою культуру — понимает ее и дорожит ею, — тем сложнее он приспосабливается к чужой культуре и тем тяжелее для него иммиграция.
Помню, когда я только приехал в Австралию, мой друг и покровитель, о котором уже не раз упоминалось на этих страницах, хлопнув меня по плечу, сказал: «Киносценарий ты напишешь — не в этом проблема, а вот иди-ка ты сначала в университет, подучи английский… стань австралийцем!..»
И я пошел. За партами сидели люди разных возрастов, национальностей и уровней образования. Справа от меня сидел веселый парень-таксист из Ташкента, а слева грек, профессор философии Афинского университета.
Таксист любил помечтать. Его мечтой было купить «форд», вернуться с ним в Узбекистан и с шиком проехать по центру Ташкента, чтобы другие таксисты ахнули от зависти. Через месяца полтора парень уже неплохо жонглировал сотней английских слов, которых было достаточно для общения с пассажирами, и счастливым покинул курсы — пошел «делать деньги».
Грек же, наоборот, был мрачен. Ему тяжело давалось обучение. Его профессорский язык, на котором он общался со своими афинскими студентами, был языком Аристотеля, Плутарха, Сенеки… На более простом он не умел разговаривать, а главное — думать, это был не его уровень мышления. А заговорить по-английски на его языковом уровне было несравнимо труднее, чем на уровне моего соседа справа. Каждое утро, почти плача, грек пытался объяснить мне, насколько примитивен и нелогичен английский язык, насколько он далек от высокой философии.
Кончилось тем, что, отчаявшись, профессор уехал обратно в Афины. Я встретил его там через несколько лет — веселым и счастливым. Своего сокурсника-таксиста я тоже неоднократно встречал в Мельбурне, тоже веселым и тоже счастливым. О Ташкенте он больше не вспоминал. Ему и здесь было хорошо. Как говорится, каждому свое…
На нашем английском курсе было немало студентов из СССР, особенно молодых дам. Тут, в лоне свободы, их советское воспитание распускалось пышным «патриотическим» цветом. Основной их заботой на переменах был вопрос — шпион он или не шпион? Кто его подослал — КГБ или ГРУ? Кто он по званию? За кем следит? Как это он с советским паспортом живет здесь в Австралии?
Само собой разумеется, что речь шла обо мне…
Тогда еще не успело выветриться из памяти австралийской секретной службы шпионское «дело Петрова», так что сотрудники этой службы были начеку. Они приходили «поговорить» со мной, осведомлялись о моих делах и планах, потом, поняв, откуда пришел к ним «сигнал», вежливо извинялись и дружески прощались.
Шло время. Очень хотелось вернуться в свою профессию — снимать кино. Тем более что телевидение предложило мне сделать документальную серию кинопутешествий по островным государствам Океании.
Но как попасть туда? Получить визы этих государств на мой советский паспорт было почти нереально, для этого потребовались бы многие месяцы, а телевидение не терпит таких сроков. И тогда мой
