— Так что оставь свою ревность и прекращай подсылать к моим гостям наемных убийц — это плохо для торговли».
— Ваша светлость, — услышал Орсини томный голос с английским акцентом. «Позвольте поблагодарить вас за гостеприимство».
Наглец Корвино смотрел на него, — подняв голову, и кондотьер вдруг подумал, что на самом деле в бою — такие солдаты лучше. Быстрее, умнее и выносливей.
— Вам надо благодарить мою жену, — хмуро сказал Орсини. «Это ее праздник».
— Непременно, — кивнул англичанин. «Мы вчера обедали с Доменико Спини, и он упомянул, что в следующем году вы собираетесь выйти в море — на восток, как я понимаю? — Корвино тонко улыбнулся и добавил: «А то я подписал контракты на поставку тканей — довольно большая сумма, — хотелось бы знать, что с грузом все будет в порядке».
— Будет, будет, — ответил Орсини. «Думаете, вы один торговец, который беспокоится о своей прибыли? Да и помимо вас — Священная Лига не потерпит больше господства турок в Средиземном море».
— Ваша светлость, — искренне сказал Воронцов, — английские католики благодарят Всевышнего и его наместника на земле, святейшего папу Пия, за создание Священной Лиги. Да хранит вас в бою Мадонна и все святые, — он перекрестился.
— Кстати о войне, — Орсини посмотрел на англичанина. «Где это вы так научились владеть шпагой?»
— Там и сям, ваша светлость, — рассмеялся Корвино. «Там и сям. Простите, — он поклонился, «я должен еще засвидетельствовать свое почтение герцогу Франческо».
— Синьор Пьетро! — герцогиня стояла совсем рядом с ним, и пахло от нее — розами. «Я слышала, вы завтра отправляетесь в Геную?»
— Да, ваша светлость, а оттуда — уже на юг. Как раз успею в дороге перечитать весь «Декамерон» синьора Бокаччо, — улыбнулся Воронцов.
— А какая ваша любимая новелла, синьор Пьетро? — Изабелла смотрела на него, и он видел, — снизу, — герцогиня была выше, — золотистые огоньки в ее карих глазах.
— Про Джироламо и Сильвестру, — вздохнул он.
— Боже, как грустно! — Изабелла взмахнула ресницами и прочитала по памяти:
— И вот юноша лег с ней рядом, не касаясь ее, и, собрав в мысли долгую любовь, которую питал к ней, и ее настоящую жестокость, и утраченную надежду, решил, что ему больше не жить: задержав в себе дыхание, не говоря ни слова, сжав кулаки, он умер рядом с нею.
— Вот так же и я, ваша светлость — вдруг сказал Петя, — не думая, не размышляя, просто шагнув с края пропасти вниз.
Он поклонился, и уже было повернулся уходить, как почувствовал — за плечом, — ее дыхание.
— Не надо умирать, синьор Пьетро, — сказала герцогиня, и улыбнулась. «Надо жить».
Она стояла, подняв голову, глядя на блистающие созвездия, как вдруг услышала рядом голос мужа:
— А мне нравится рассказ про то, как синьор Гильельмо накормил распутную жену жареным сердцем ее любовника. Напомнить его тебе, Изабелла?
— Спасибо, Паоло, — так и не отрываясь от наполненного сиянием неба, ответила она: «Я помню».
Франческо Медичи повертел в руках изумительного, нежно-оранжевого цвета, причудливый коралл, и улыбнулся: «Какая интересная вещь, синьор Корвино! Спасибо вам».
— Я подумал, что для вашего кабинета диковин он будет как раз кстати, — Петя обвел глазами Студиоло — кабинет герцога в Палаццо Веккьо. «Надо сказать, ваша светлость, что когда вы закончите расписывать потолок фресками, эта комната станет одной из прекраснейших в Европе».
— Синьор Вазари наблюдает за работами, — вздохнул герцог, — а я не хочу торопить великого человека. А откуда этот прекрасный коралл? — Франческо взял лупу и вгляделся в нежное переплетение веточек.
— Из Южных морей, — ответил Петя, и в который раз, подумал, что хорошо иметь в семье моряка — этих кораллов, да и всего другого интересного, в усадьбе Клюге было предостаточно.
— Синьор Корвино, — взглянул на него герцог. «Вы говорили, что после Генуи отправитесь в Рим?».
— Да, — кивнул Петя. «Мне там надо обсудить кое-какие поставки».
— Я вам дам записку к моему брату, кардиналу Фердинанду Медичи, — Франческо присел к столу. «Он сможет устроить вам аудиенцию с его святейшеством».
— Благодарю вас, — Воронцов поклонился.
— А потом возвращайтесь к нам, — смеясь, добавил Франческо. «А то дамы будут скучать».
Петя вышел на площадь Синьории и, закрыв глаза, улыбнувшись, просто постоял на месте — вдыхая ветер с юга.
Интерлюдия
Лондон, март 1571 года
Аудитория в полукруглом, маленьком лекционном зале Тринити-Колледжа в Кембридже отчаянно шумела. Профессор богословия Томас Картрайт постучал по столу и сказал, нахмурившись: «Продолжим!»
— Это ересь! — крикнул кто-то с места. «Не зря вас хотят изгнать из университета!»
— Ересь, — яростно наклонился Картрайт, — это искажать слова Иисуса и его апостолов!
Покажите мне место в Евангелии, где говорится о том, что церковь должна управляться пастырями в золотых одеждах, и я сойду с этой кафедры и не вернусь на нее более!
— У нас уже была Реформация, — сказал еще один студент, — не хватит ли?
— Мы освободились от власти епископа Рима, — усмехнулся Картрайт, — но у нас не хватило сил и уверенности и далее разрушить всю эту ненужную иерархию.
— Но не может, же человек сам обращаться к Богу, без посредства священников? — раздался неуверенный голос из аудитории.
— И вы, и я, и все мы, — Картрайт обвел рукой зал, — создания Божьи. Как можно отказывать образу и подобию Бога в возможности разговора с его Создателем? Как можно стоять с зажженными свечами, облачившись в расшитые одеяния, и преграждать человеку путь к его Творцу?
— Но это, же атака на само основание церкви! — возразили сзади.
Картрайт помолчал, и сказал, — тихо и твердо: «Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос».
— Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? — услышал он, как кто-то продолжает цитату, и, поклонившись, сказал: «Лекция окончена».
Студенты, переругиваясь, выходили из аудитории, а он, тяжело дыша, подумал, что еще немного — и его лишат не только звания профессора, но и самой возможности выступать публично.
— Ничего, — усмехнулся про себя Картрайт, — поеду в Женеву, или Антверпен. Там свободней.
— Профессор, — вдруг услышал он тот самый голос, что сказал про храм Божий.
— Да, — он открыл глаза.
Высокий, широкоплечий мужчина, с повязкой на одном глазу, сказал, серьезно глядя на него:
«Если можно, я бы хотел с вами поговорить».
Они сидели у камина в маленькой, заваленной книгами и рукописями комнате.
— Сэр Стивен, — Картрайт помолчал, — вы же понимаете, что вам нельзя будет открыто признаться в ваших убеждениях. Хоть вы и любимец королевы, но все, же нас пока что считают еретиками, и не похоже
