— Тысяча, — коротко ответил тот. «А если они не под Кромами будут переходить?».
— А где ж еще? — пожал плечами царь. «Там брод известный, другого перехода на Оке нет».
— Погодите, — сказал Матвей. «Дело атаман говорит. Если вот тут — он показал на карту, — татары засеки с запада обойдут, то могут до Угры дойти.
— На коей дед мой, упокой Господи душу его, постоял-постоял с ханом Ахматом, да и разошелся, а мы, чую, не разойдемся, — вздохнул государь.
— Угру ж эту, сколь я Дикое Поле помню, тоже можно вброд перейти, — повернулся Ермак к Воротынскому.
— Можно, — мрачно ответил тот. «Да все равно, коли перебежчики правы, то там, у хана в десять раз народу поболе, чем у нас, что на Оке битва будет, что на Угре, — все одно костьми ляжем».
— Мне прямо сейчас митрополита звать, чтобы он зачинал панихиды служить? — ехидно спросил царь. «Или все же выйдем навстречу татарам-то?»
— Семь тысяч у нас с твоими людьми, атаман, — взглянул на него Вельяминов снизу вверх. «А у хана — как бы ни сорок».
В палатах повисло молчание.
— Если бы, конечно, полки людей государевых выставить…, - неуверенно сказал Воротынский. «Тысяч шесть-семь же наберем мы там?».
— Наберем, конечно, — резко ответил Иван Васильевич. «Сам этим займусь, раз ты, Матвей Федорович, — он иронично поклонился в сторону Вельяминова, «не желаешь государю в этом помочь».
Матвей внезапно покраснел и сказал: «Ты только прикажи, я все сделаю».
— Да ладно, — махнул царь рукой, — лучше вон, с Ермаком Тимофеевичем посмотрите — какова его дружина, да и, как дороги просохнут, отправляйтесь на Оку. А мы с князем Воротынским и людьми государевыми там с вами соединимся. Ну что, — царь резко поднялся, — к трапезе-то нас сестра твоя, Матвей Федорович, звала, на Воздвиженку.
— Я б к семье своей, хоша и лестно мне, что приглашают, — улыбнулся Воротынский.
— Езжай, езжай, Михайло Иванович, — разрешил царь, — у тебя жена, детки, а мы, — мужики холостые да вдовые. Окромя как у боярыни Вельяминовой, дай ей Бог здоровья, нам и поесть негде.
— А ты тоже с нами езжай, Ермак Тимофеевич, — улыбаясь, повернулся к нему государь, — заодно на царицу московскую будущую посмотришь. Невеста это моя. Если б хан, собака, не полез на нас, то на Красную Горку повенчались бы уже, а теперь придется после Успения.
— То милость для меня, государь, великая, — поклонился атаман.
Она встречала их в крестовой палате — маленькая, стройная, вся в черном, ни волоса не выбьется из-под вдовьего плата. Тонкие, нежные пальцы ее были унизаны перстнями, — изумруд, алмазы, сапфиры. Казалось, сами руки ее сияют, источая свет.
Женщина низко поклонилась и сказала нежным голосом: «Спасибо, государь, что дом наш почтил посещением своим, а мы завсегда слуги твои верные».
— Вот, Ермак Тимофеевич, — обернулся царь, — это боярыня Вельяминова, Марфа Федоровна, сестра Матвея Федоровича, и невеста моя.
Атаман увидел, как чуть улыбаются тонкие губы, как дрожат темные ресницы над зелеными глазами. Боярыня чуть вздохнула и промолвила: «И вам, Ермак Тимофеевич, спасибо, что не побрезговали нашим угощением».
В последний раз из ее рук он ел щи, — правда, вкусные, и черный хлеб. Теперь на столе, — хоша и был Великий Пост, — от яств было не протолкнуться.
Она с ними за столом не сидела, сразу ушла, только привела дитя, — которое во время оно сидело у него на коленях и называло его «тятей». Дитя превратилось в красивую смуглую девочку, с такими же, как у матери, зелеными глазами. Иван Васильевич потрепал девчонку по щеке и подарил нитку жемчуга.
— Ну что, — государь потянулся, — мы с Матвеем Федоровичем в Кремль поедем, дела у нас еще, а завтра его к дружине своей в гости жди, атаман. Ты как — сам дорогу по Москве найдешь?.
— Найду, конечно, если уж на Большом Камне не заплутали, — усмехнулся Ермак.
Матвей присвистнул. «Тут у нас, атаман, бывает опасней, чем за Волгой-то».
— Ничего, — спокойно сказал Ермак, поглаживая рукоятку сабли. «Справимся».
Когда захлопнулись за ними ворота, он еще недолгое время посидел за столом, и вдруг улыбнулся, услышав легкое дыхание из боковой светелки.
Ермак закрыл за собой дверь на засов и повернулся к ней.
— В следующий раз, как захочешь меня увидеть, — ядовито сказал он, — не надо для этого татар дожидаться.
Она молчала, потупив глаза, чуть улыбаясь, и вдруг медленно стянула с головы вдовий плат — совсем так, как тогда, в Чердыни, когда атаман шагнул к ней, повалив лавку.
— Невеста, значит, царская, — он помолчал и вдруг грубо сказал: «А мне наплевать!».
Повернув Марфу к себе спиной, атаман разорвал — одним движением, — шелковый черный опашень и кружевную рубашку. Он зажмурился от жемчужного, нездешнего сияния совсем рядом с ним. Вдохнув, он сказал — тихо, спокойно: «Хоша бы ты у ста царей в невестах была — все равно под венец я тебя поведу, Марфа Федоровна».
Он увидел, как рассыпаются по бархатной черной скатерти ее бронзовые волосы, как выгибается стройная спина, и, уже ощущая ее жар, теряя голову, проговорил: «И не проси меня, тебя поберечь, Марфа, — прошло то время. Сейчас ты у меня понесешь, поняла?»
— Не попрошу, — она повернула голову и взглянула на него — из-за плеча, зелеными, дикими, рысьими глазами. «Не попрошу, Ермак Тимофеевич».
Потом она еще успела улыбнуться, вцепившись ногтями в скатерть, комкая ее, засовывая себе в рот.
Кромы, граница Дикого Поля, май 1571 года
Он приставил ладонь к глазам и вгляделся в равнину. Ока, отсюда, с вершины холма, казалась широкой, серебристой лентой. С юга тянуло жарким воздухом. Он прислушался — шуршала трава, звенели птицы высоко в белесом, раскаленном небе.
После ранней Пасхи пришла небывало теплая весна. Вот уже месяц не было ни одного дождя, трава под копытами коней высохла — чиркни кресалом, и займется с одной искры.
Невысокий, легкий мужчина вытер лицо от пота и повернулся к отряду:
— Не зажгут они степь-то? — спросил один из воинов.
— Кабы они отступали, — зажгли бы за собой, — хмуро ответил воевода, — а так что — им обратно еще по ней возвращаться, коням где-то пастись надо.
— А ежели мы за ними погонимся? — раздался голос сзади.
— Нам главное — их сейчас через Оку не пустить, — резко сказал мужчина, — о погоне речи пока и нет.
— Дак может, постоим, да и разойдемся? — предположил кто-то еще.
— Постоим, — воевода внезапно выругался, — с их стороны сорок тысяч, как перебежчики доносят, а с нашей — семь пока что. Ты считать-то умеешь — на каждого нашего по шесть ихних, и не только тех, что из Крыма пришли, но и черкесов с ногайцами.
Он устало прикрыл глаза и почесал короткие, золотистые волосы. «Ладно, поехали, посмотрим, что там с засеками на Оке. От Ермака Тимофеевича гонца не было?»
— Нет пока, — ответили ему. «Только от царя — он к Серпухову подходит сейчас, с князем Воротынским и полками людей государевых».
Мужчина сжал тонкие губы, и, ничего не ответив, хлестнул своего гнедого жеребца.
— Милая моя Марфуша! Пишу тебе быстро, ибо дел у нас — не оберешься. Вроде, с Божьей помощью, разобрались мы с войском, кое тут у береговых воевод было.
