крышами Сан-Поло. «Их на всю жизнь хватит».
— А любовь? — Вероника взяла ее за руку.
— Я любила только одного человека, — Марта посмотрела в карие глаза женщины. «И более, боюсь, никого не полюблю — сердце у меня уже не то, что было раньше. А Филипп, — она улыбнулась, — сегодня он пишет сонеты мне, завтра, — другой, ему двадцать один год, милая».
— И к тому же он поэт, — улыбнулась Вероника.
— Тем более, — Марта потянулась. «У вас, поэтов, дорогая моя, голова по-другому устроена — да и душа тоже. А я женщина разумная, и рассудок давно не теряю».
— А теряла? — спросила куртизанка.
Марта вспомнила избу в Чердыни, и закушенный зубами платок. Чуть сглотнув, она ответила: «Бывало, но с кем не бывало, по молодости-то. Пойдем, у меня сегодня полента с креветками — я знаю, как ты их любишь».
Тео отложила тетрадь и посмотрела на брата. Он играл на полу с маленькими корабликами.
Девочка подперла рукой мягкую щеку и вздохнула.
— Тео, — поднял ребенок голубые глаза, — давай ты против меня будешь, как будто я турок, а ты — итальянцы.
— Итальянцы же выиграли, Теодор, — она села на ковер и поцеловала его в рыжие кудри.
— А мы как будто турки победили, — попросил мальчик.
Тео пощекотала его, и ребенок залился смехом. «А подбрось! — попросил он.
— Да ты тяжелый какой, — девочка попыталась поднять брата, но тут же опустила — Теодору еще не было четырех, а он уже ростом был с шестилетнего.
— К столу, — открыла дверь Марта.
За кофе, когда дети ушли, Вероника сказала: «Вот послушай». Она закрыла глаза и по памяти процитировала:
— Когда мы вооружимся, мы сможем убедить мужчин в том, что у нас такие же тела и сердца, как у них, и даже если мы деликатны и мягки, это не имеет значения. Есть мужчины, что деликатны и мягки, но при этом смелы и сильны, а есть те, кто стараются казаться грубыми и мужественными, а на самом деле — трусы. Женщины просто этого пока не поняли, а, когда поймут — смогут сражаться с мужчинами, до смерти, и, чтобы доказать это, я начну первой — а другие последуют за мной.
Марта молчала, опустив зеленые глаза, но вдруг вскинула голову:
— Это верно. Твое?
— Давно еще написала, — Вероника усмехнулась. «Когда думала, что слова могут хоть что-то изменить»
— Не могут, думаешь? — Марта все смотрела на нее. «Я не хочу сражаться, Вероника, никогда не хотела. Но мне пришлось. С тех пор, как я потеряла мужа, я только и делаю, что выживаю. А я хочу жить».
— Милая, — женщина встала и обняла ее за плечи, прижавшись щекой к бронзовым, пахнущим жасмином волосам.
— А еще, — подруга почувствовала, как Марта улыбается, — ты права, есть мужчины, одновременно мягкие и сильные. Мой муж таким был, но где найти их? — женщина вздохнула.
— Я нашла, — вдруг сказала Вероника.
— Ты никогда не говорила, — удивилась подруга.
— Он далеко, — куртизанка вздохнула и, сев за стол, отпила кофе. «Приезжает, когда может, но это случается редко. Я по нему очень скучаю, Марта, даже вот, — женщина улыбнулась, — стихи ему сочиняю иногда:
— Как прекрасно, — сказала Марта. — Так выходи за него замуж. Или он женат?
— Нет, вдовец, — вздохнула подруга.
— Я бы за ним босиком на край света пошла, милая, но я ведь, — она чуть улыбнулась, — хоть и знаю пять языков, и сочиняю стихи, и обедаю с кардиналами, — я все равно шлюха. А на шлюхах не женятся, тем более такие мужчины, как он. Если бы я могла, хотя бы ребенка от него родить… — она не закончила и Марта увидела в уголке ее глаза слезу.
— Попроси у него, — твердо сказала Марта. — Тебе уже тридцать в следующем году, зачем откладывать еще? Приедет — и попроси.
— Думаешь? — Вероника вдруг оживилась. — Дай-ка лютню, я тебе спою кое-что. Это его любимая баллада. Он же англичанин у меня, — куртизанка улыбнулась.
Марта слушала, положив голову на руки, и вспомнила, — до боли в теле, — его синие, ласковые глаза, и то, что он ей шептал той ночью, в холодном весеннем лесу, когда сверху на них смотрели далекие звезды.
— Love imposes impossible tasks, — прошептала Марта. — Правда, Вероника, это правда — ради любви делают невозможное.
— Но никогда более того, на что способно твое сердце, — женщина отложила лютню. — Ты плачешь, Марта?
— Зачем мне плакать? Мое сердце более ни на что не способно, — сухо ответила та.
— Синьор Филип Сидни к вам, синьора Марта, — поклонилась служанка.
Они медленно шли по кампо Сан-Поло.
— Вот здесь был заколот Лоренцино Медичи, — показал сэр Филип на дверной проем. «Он выходил от своей любовницы, и наемный убийца пригвоздил его шпагой к двери».
— За что? — спросила Марта, глядя на ту самую дверь — обыкновенную, деревянную, с чуть облупившейся краской.
— Лоренцино убил тогдашнего тосканского герцога, Алессандро Медичи, и бежал — сначала в Турцию, потом во Францию, а потом уже сюда, — ответил юноша.
— Далеко же он бегал, как я посмотрю, — Марта подняла голову и вдохнула свежий, вечерний воздух.
— Да, — Филип тоже остановился, — герцог Козимо Медичи, — отец нынешнего, — поклялся, что кровь Алессандро не останется неотмщенной. Это было давно, — Филип чуть поморщил лоб, — почти тридцать лет назад.
— Мы тогда с вами еще и не родились, сэр Филип, — рассмеялась женщина. Они говорили по- английски.
— У вас очень красивый акцент, миссис Марта, — вдруг сказал юноша. — Не итальянский, нет.
— Ну, я же все-таки полька, сэр Филип, — она взяла протянутый им мешочек с зерном и стала кормить голубей. Птицы клекотали на серых булыжниках.
— Есть такая картина, — Марфа обернулась и увидела, как блестят серые глаза молодого человека, — в Генте, во Фландрии, в соборе святого Бавона. Там в алтаре есть Мадонна, похожая на вас, миссис Марта.
Белый голубь сел на плечо женщины, распахнув крылья. Она улыбнулась:
— Вы же не католик, сэр Филип. Что вам Мадонны?
— Миссис Марта, — она обернулась, — так изменился его голос, — ради вас я готов стать хоть католиком, хоть кем — мне все равно! Только бы вы меня не прогоняли.
— Я вас не прогоняю, — она посмотрела на его красивое, еще совсем молодое лицо. — Вы просто не видели еще жизни, а я… — юноша заметил маленькую, и от того — еще более горькую складочку в уголке ее
