рвотного и слабительного.
— Я чувствую, — мрачно отозвалась Марта.
— Ну, не стал бы я тобой рисковать, — обиженно сказал Джон.
— Однако же на дороге рисковал — мной и детьми, — Марта завернулась в одеяло.
— Нельзя было тебя раскрывать, тебе с ними еще работать, — ворчливо ответил мужчина. «И предупредить я тебя тоже не мог — иначе они бы что-то почуяли, наверняка. Сама же видишь — это такая парочка змей, что с ними надо осторожно, очень осторожно. Ну и в любом случае тебя подстраховывали.
— Кто? — заинтересовалась она.
— Неважно, — отмахнулся разведчик. И потом, — он внезапно улыбнулся, — я в тебе ни на мгновение не сомневался, миссис Бенджамин. Ты там, на дороге стреляла, или сразу за шпагу взялась?
— За шпагу, это Теодор стрелял, — она устало потерла лицо руками.
— Твой сын, — мужчина потрепал ее по плечу, открыл ларец и порылся в документах.
— Но ты ведь не влюбилась в Виллема, надеюсь? — внезапно, озабоченно спросил Джон.
«Только не говори мне, что да».
— Ну что ты, — чувствуя, как закипает влага в глазах, сжимая до боли пальцы, ответила Марта.
«Нет, конечно».
— Ну и славно, — улыбнулся Джон.
«Правильно я все-таки решил. И Ее Величеству так же объясню, — подумал разведчик. «Черт с ним, с адмиралом, пусть катится на все четыре стороны. Я его хорошо знаю — в Европе он после такого точно не останется.
Марта нам важнее. А вот если бы Виллем сейчас умер — она бы отказалась на нас работать.
И правильно бы сделала. Стоит только в глаза ей посмотреть — и все понятно. Бедная девочка. Ну, ничего, до лета недолго, а там они с Корвино поженятся, и все будет хорошо».
Марта вылезла из кровати, кутаясь в халат на меху, и села рядом с камином.
Возьми, — протянул ей разведчик старое, пожелтевшее письмо. «В огонь. Только не читай».
— Почему? — спросила женщина, бросая бумагу в жерло камина.
— Во многих знаниях — многие печали. Вот еще, — сказал Джон.
Марта вздохнула и, повернулась к нему спиной. Слезы сами потекли по лицу. Она быстро их стерла и стала смотреть на то, как рассыпаются серыми хлопьями чьи-то секреты.
— Маме уже лучше, — Шарлотта Бурбонская потрепала по головам детей и улыбнулась:
«Бегите, играйте!»
Когда Тео с Теодором вышли, она обняла подругу: «Господи, как хорошо, что ты немного выпила! Вино оказалась испорченным, такое бывает иногда».
— Да, — сказала Марта, улыбаясь. «Бывает, конечно. Ну, ничего страшного».
— И ты знаешь, — Шарлотта оживилась, — адмирал уехал.
— Домой? — безразлично спросила Марта.
— Нет, ходят слухи, что в Новый Свет, представляешь? — жена штатгальтера широко раскрыла глаза. «Так что теперь страна объединилась под крылом одного лидера, и нам не грозит раскол».
— Ну, я рада, — Марта облизала губы и потянулась за водой.
— Дай я тебе помогу, — сказала Шарлотта.
— Сама справлюсь, спасибо — жесткие, хищные зеленые глаза глянули на женщину, и та опустила руку.
— Но ты ведь останешься с нами до родов? — озабоченно спросила Шарлотта. «До апреля, милая Марта, до весны».
— И даже дальше, — пообещала та. 'Я ведь вас очень полюбила, дорогая Лотти. Очень'.
Эпилог
Италия, Доломитовые Альпы, апрель 1577 года
Лошади медленно поднимались вверх по узкой, опасной тропе. Петя вдруг вспомнил, как ходил с Ермаком через Большой Камень, и посмотрел налево — за обрывом не было ничего, кроме ветра и солнца.
— Зимой сюда вообще не пробраться, — заметил Джованни, ехавший впереди. «Все заметает снегом, сугробы выше человеческого роста. Хорошее место, чтобы спрятаться».
«Она сюда ехала», — вдруг подумал Петя. «В марте, когда тропа эта еще была обледеневшей — одно неверное движение, и свалишься в пропасть. Да еще и с ребенком в чреве. Господи, почему я такой дурак! Почему я всю зиму болтался у этого проклятого Хуана Австрийского, вместо того, чтобы быть с ней?».
— Потому что тебе надо было уговорить дона Хуана пойти на перемирие с Генеральными Штатами, — хмуро, будто услышав его, сказал Джованни. «И ты уговорил — сам же знаешь, в следующем месяце он торжественно въезжает в Брюссель, сохраняя все привилегии Семнадцати Провинций. Тебя можно поздравить, Пьетро».
— Нас можно поздравить, — вздохнул Корвино. «А ты откуда знаешь, о чем я думал?»
— Мы с тобой почти семь лет вместе работаем, — усмехнулся ди Амальфи. «Я спиной чувствую — о чем ты думаешь».
— Спасибо, — сказал Воронцов. «Тогда, на вилле…»
— Брось, — обернулся Джованни. «Ты бы то же самое для меня сделал. Вот она, деревня», — он показал на прилепленные к склону — ровно птичье гнездо, — домики.
— А ты видел ее? — спросил Петя.
— Я же тебе послал письмо, — улыбнулся мужчина. «Видел, в октябре, когда сюда еще можно было проехать».
— И как она? — Воронцов вдруг чего-то испугался.
— Она хорошо, — Джованни рассмеялся. «Я тебе завидую, Пьетро — теперь ты не один».
— Женись, — посоветовал Корвино. «Я вон собираюсь, как приеду в Лондон».
— Не могу же я завести семью в Риме. Тогда я каждый день буду думать — случись что, не только я окажусь в подвалах замка Святого Ангела, но и они тоже, — ответил ди Амальфи.
«Я-то ладно, я мужчина, если я выбрал такую стезю — то сам и буду расплачиваться, а жену и детей, зачем за собой тащить?».
— Ты же можешь отправить их в Англию, — неуверенно сказал Воронцов.
— И видеть раз в год. Тебе хорошо, ты близко работаешь, сел в Кале на корабль, и приехал, — вздохнул итальянец. «Ну, если уж совсем будет невмоготу, Корвино, — я тебя попрошу сосватать мне какую-нибудь милую английскую девушку. А ты на ком женишься?»
— Да я сам еще не знаю пока, — пробормотал Петя. «Хорошо, у моего брата дети есть — хоть будет, кому за девочкой присмотреть до венчания».
Они спешились на маленькой площади — деревня была пуста, ровно и не было в ней никого.
— Сейчас все в горах, скот выгоняют, — сказал Джованни. «Вот, это здесь».
Дом был совсем маленьким, бедным, но внутри, — Петя оглянулся, — было очень чисто.
Кормилица, улыбнувшись, сказала: «Дети у нас в хлеву играют, уж простите. Коровы сейчас до осени на пастбище, а там места много, свободно».
— Она хорошая девочка, синьор, — ласково проговорила горянка, ведя его к хлеву.
«Здоровенькая, послушная. Я ее уже отлучила от груди, хлопот с ней не будет. А что же синьора?» — беспокойно спросила женщина.
— Она скончалась прошлым летом, — сказал Петя, и — как всегда, почувствовал, пустоту на месте сердца. Пустоту и холод.
Женщина перекрестилась и сказала: «Храни Господь ее душу. Такая добрая, благородная была жена
