— Можно повторить, — предложила Марфа.
— Стихи? — Петя усмехнулся и взглянул на нее: — Да нет, я уж вижу, что не стихи.
Он легко поднял жену на руки и прижал к стене опочивальни.
— Сейчас ведь закричу, — шепнула Марфа.
— И очень хорошо, — ответил ей муж. — Я уж постараюсь, дорогая, чтобы ты у меня голос сорвала.
Она открыла «Декамерон» и вдруг похолодела — внутри обложки было написано, знакомым почерком:
Марфа захлопнула книгу и убрала ее на место.
— Господи, — прошептала она, — бедная моя. Да хоть знает ли она?
Женщина вышла из комнаты, и, наклонив голову, прислушалась. Внизу о чем-то спорили мальчики. Из ее кабинета — за две двери от спален, — раздался легкий скрип. Марфа нажала на ручку двери.
— Маша? Ты что тут делаешь? — раздался с порога голос Марфы.
Маша захлопнула ящик и выпрямилась, чувствуя, как горит у нее лицо.
— Ничего, — сказала она, комкая в руках платок. — Думала, здесь вышивание мое.
— В моем кабинете? — Марфа вскинула бронзовые, красиво очерченные брови. — Вряд ли.
Она посмотрела на стоящую перед ней женщину и заметила, что у нее заплаканы глаза.
— Маша, — сказала Марфа ласково. — Что не так? Степан же на днях приедет, и до родов твоих дома будет, что ты расстраиваешься?
Мария Воронцова отвернулась и прикусила предательски дрожащую губу. Все эти месяцы, что получила она письмо из Италии, Маша не могла спать — ночью, уложив детей, она рыдала, уткнувшись в подушку, не понимая, что ей делать дальше.
Она вспомнила вдруг, как прочтя сухие строки, пошатнулась, и положила руку на живот — она ждала его, так ждала. Ждала с тех пор, как началась осень, каждый день, просыпаясь с надеждой увидеть всадника на лондонской дороге. А все это время он был уже мертв.
И ей больше ничего не оставалось, кроме как написать Степану.
— Сядь, — сказала Марфа и налила им обоим вина. «Петька из Парижа ящик бордо прислал — белое, легкое, как раз в тягости и пить его.
— Что у тебя — с ребенком что? Не двигается? Так это бывает — я, когда Федьку носила, тоже как-то, раз толчков не чувствовала. Они ж не всегда ворочаются, бывает, что и спят. Ну, хочешь, за миссис Стэнли пошлем?»
Маша покачала головой, погладив свой выпуклый живот, и вздохнула: «С дитем все хорошо, толкается, как и положено ему»
— Ну и что ты тогда плачешь? — Марфа улыбнулась. «Понятно, что на сносях — дак мы все рыдаем, голова у нас набекрень.
Я, помню, с Федькой опять же, весь гарем загоняла. Это мне не так, это не нравится, подайте другое, уйдите вон, куда ушли — вернитесь! Даже на Селима орала, а он терпел», — Марфа усмехнулась и вдруг увидела, как ползут по Машиным щекам крупные слезы. Невестка уронила голову в руки и разрыдалась всерьез.
Марфа отставила бокал и обняла Машу. «Ну чего ты — боишься? Дак мы с тобой бабы здоровые, каждая вон уже по паре родила, опростаемся — и не заметим, поверь мне. Хоть у тебя с близнецами и тяжело вышло, дак в этот раз вряд ли так же будет. Тем более что Степан приедет, Петька, — Марфа вздохнула, — не знаю, успеет ли. А срок у нас одинаковый, может, и родим в один день».
Маша молчала, сцепив — до белизны, — пальцы. «Степан, да», — вдруг сказала она незнакомым, — Марфа поежилась, — холодным, голосом. «На днях, говоришь, приезжает он?»
— Да ты сама ж мне письмо и показывала, — потормошила ее Марфа. «Маша, ты как себя чувствуешь? У тебя голова не болит? Мушек нет перед глазами? Ты, если что, скажи мне — если такое дело, то лежать тебе надо, а не бегать. Хочешь, я тебе настой сделаю, и за миссис Стэнли отправить надо».
— Не надо, — Маша вдруг поднялась и подошла к окну, прижавшись к нему лбом. Лицо горело, и она, глубоко вздохнув, повернулась к Марфе.
Бронзовые волосы невестки были заплетены в косы, она сидела, держа в ухоженной, с розовыми, отполированными ногтями, руке, серебряный бокал, на пальце переливался большой изумруд — подарок мужа, и даже ее домашнее, просторное, медного шелка платье, было отделано дорогим кружевом.
Зеленые, в темных ресницах глаза Марфы смотрели на Машу — спокойно и уверенно.
— Травы я у тебя искала, — сказала Маша, и закрыла глаза, чтобы не видеть этого ясного взора.
— Какие? — услышала она голос Марфы.
— Чтобы дитя скинуть, — стиснув руки, — до боли, — ответила ей невестка.
Марфа еще отпила из бокала и посмотрела на темную, изящную голову Маши.
— Грех это, — коротко сказала женщина.
— Ты ж сама говорила, что настои пила, и, что будешь опять, как дитя откормишь, — зло сказала Маша.
— То дело другое, — Марфа положила руку на живот — ребенок вдруг стал толкаться, ровно ему не нравилось, о чем шел разговор.
— Мне, дорогая моя, не с руки было детей каждый год рожать — я, как ты знаешь, без мужа все это время жила.
А что буду я травы пить — дак Петька про то знает, и согласен — когда решим еще дитя зачать, дак я и брошу.
— Ты думаешь, я не хотела от Степана рожать? — Маша расплакалась. «Я хотела, но получилось…»
— Получилось так, что это не Степана ребенок, верно ведь? — тихо спросила Марфа. «Ну, так, Маша, ты ж не девица невинная, — знаешь, что бывает, коли ты для мужчины ноги раздвигаешь».
— А ты не раздвигала, у тебя двое от Духа Святого родились? — прошипела Маша.
— Я, Мария, уверена была, что мужа моего в живых нет. Так что ты меня в блядстве-то не обвиняй, не получится, — вздохнула Марфа.
Маша молчала, не вытирая слез.
— Срок-то у тебя какой, на самом деле? — спросила Марфа. «Без вранья, только — когда рожать тебе?».
— Да вот скоро уже, — Маша еще ниже опустила голову.
— А Степану ты, что думала сказать — что раньше срока родила? Что дитя это с того времени, как он тогда, что мы с Петей ссорились, мирить нас приезжал?» — Марфа поднялась и походила по комнате.
— Да, — неслышно прошептала Маша.
— Как он в тебя той ночью кончил, дак ты, наверное, потом на коленях Иисуса благодарила, — усмехнулась ее невестка.
Маша, покраснев, молчала.
— Я у тебя в ящике книгу видела, — Марфа присела и взяла невестку за руку. «Его это дитя?
Знаешь ты, что с ним случилось? — закусив губу, проговорила Маша.
— Его, — неслышно ответила Маша. «Да, в августе еще я письмо получила. Он и не знал, что я
