Муж оказывай жене должное благорасположение».
Он отложил книгу и подошел к окну. Над рекой стоял низкий, морозный закат, и он вдруг вспомнил тот день, когда жена рожала близнецов.
— Не могу даже видеть ее, — сказал он тихо, прислонившись к стеклу. «Забить бы до смерти шлюху эту, как она посмела только? Надо будет потом съездить в Лондон, найти, куда ее ублюдка пристроить. Может, хоть мертвым родится, меньше хлопот будет.
И чего ей не хватало? Сыта, одета, крыша над головой есть — я ж ее в одном платье рваном с улицы взял, забыла она, что ли?».
Степан вздрогнул — Марфа постучала в дверь и сказала: «Дети ждут».
Он взял Писание и пошел вниз.
— Сэр Стивен, — смущаясь, начала Тео, и пристроила Лизу поудобнее на коленях, — а вот от Иоанна сказано: Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?”. То есть, нельзя любить только Бога, а других людей — нет?
— Да, — сказал Степан, — ты же помнишь, как дальше нам говорит апостол: «И мы имеем от Него такую заповедь. Чтобы тот, кто любит Бога, любил и брата своего». Это значит, что наша любовь к Богу выражается в том, как мы относимся к другим людям — прежде всего, к нашим близким.
Федор вдруг покраснел и пробормотал: «Я дерусь не потому, что тебя не люблю, а потому, что ты задаешься».
— А что нам Евангелия говорят о скромности? — Степан улыбнулся. «Ну-ка, какой из апостолов нас учит: «Облекитесь смиренномудрием, потому что Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать. Итак, смиритесь под крепкую руку Божию»?
— Петр! — крикнули одновременно близнецы.
— Правильно, — отец рассмеялся. «Молодцы. Итак, — человек должен во всем уповать на Господа, и не быть чрезмерно гордым и заносчивым. Кто вспомнит, что нам говорят Псалмы — на кого нужно надеяться?
— Не полагайтесь на вельмож, на человека, не властного над спасением! — сказала Тео, и Федор продолжил: «Когда душа покинет его, он возвратится в землю, и в тот день пропадут замыслы его».
— Это значит, — проговорил кто-то из близнецов, — что человек должен доверять Богу и не брать правосудие в свои руки.
— Да, — медленно ответил Степан, — ибо сказано: «У меня отмщение и воздаяние».
— Обед подан, — раздался с порога голос Марфы.
В зале он обвел глазами склоненные головы детей и тихо сказал: «Глаза всех к Тебе устремлены, и Ты даешь им пищу вовремя. Ты открываешь руку Свою и щедро насыщаешь все живое. Аминь».
— Аминь, — вразнобой отозвались они, а Марфа вдруг, смотря прямо на брата, добавила:
«Справедлив Господь на всех путях Своих и верен слову Своему во всех делах».
Степан покраснел, и отвел от нее глаза.
За едой взрослые молчали. Дети, почуяв, что-то неладное, тоже вели себя тихо, и быстро отправились спать, подгоняемые Тео.
— Я с Лизой посижу, — шепнула та матери. «Можно, она со мной ляжет?».
Женщина только кивнула, искоса глянув на брата — лицо его застыло, будто вырубленное из камня.
— А что с мамой? — вдруг, громко, спросил Ник. «Почему она не ела?».
— Плохо чувствует себя, милый, — нежно ответила Марфа. «Побудет в покое — и все пройдет, так что не мешайте ей сейчас».
Степан, ничего не говоря, налил себе вина, — полный бокал, — и выпил — одним глотком.
— Что Петька-то? — хмуро спросил Степан, когда дети, убрав со стола, ушли, и они остались с Марфой одни. «Когда вернется?»
— Пишет, что там у них дело затянулось, герцог де Гиз, как первая католическая лига в прошлом году распалась, зачал новую делать, так что Петька, судя по всему, еще долго будет мотаться между двором де Гиза и ставкой Хуана Австрийского. — Марфа тоже отпила вина.
— Тем более, что дон Хуан, как знаешь, все еще не оставляет надежд освободить Марию Стюарт. Да и мне тоже, — она положила руки на живот, — сейчас рожу, и уже летом надо в Нижние Земли возвращаться, обратно к королеве Шарлотте, а то, как наш резидент пишет, она без меня скучать зачала, — женщина улыбнулась.
— Ну и детям будет полезно опять при дворе пожить, а то тут — хоша и хорошо, но все же деревня».
— Степа, — женщина осторожно взглянула на брата. «Я ж уеду потом, со всей оравой моей, на кого мальчики-то останутся?»
— Я так понимаю, ты все знаешь? — Степан вздохнул. «И знала все это время?».
— Нет, — Марфа отодвинула бокал. «Маша мне только вчера сказала, как я ее у себя в кабинете застала. Травы она у меня искала, чтобы дитя скинуть».
— Поздновато она об этом задумалась, — рассмеялся Степан, и Марфа застыла — никогда она еще не видела Ворона таким. «Будет она с мальчиками, еще два года, а как им восемь минует — я их заберу».
— А Маша? — еще более осторожно спросила Марфа.
— Пущай тогда идет, куда хочет, ее судьба меня менее всего волнует, — Степан помолчал и вдруг сказал: «Я поговорю с кем-нибудь, чтобы ублюдка ее пристроить — в Лондоне, не здесь. Но только чтобы она не знала — где, ни в коем случае».
— Степа, — только и смогла вымолвить Марфа. «Степан, да ты что — умом тронулся! Ты как смеешь у матери дитя ее забирать!»
— Я его воспитывать не собираюсь, и не думай даже — отрезал Степан. «А мать Майклу с Ником пока нужна — хоть такая», — он горько рассмеялся.
Марфа вдруг неожиданно быстро — несмотря на свой живот, — поднялась.
— Да ты же сам Петра уговаривал меня обратно принять, со всем приплодом — сжав зубы, сказала она. «Что же ты теперь Машу на вечное несчастье обрекаешь!»
— Она сама себя на него обрекла, как блудить зачала, — Степан тоже поднялся. Сестра была много ниже его, но Воронцову вдруг показалось, что она — будто львица, — сейчас бросится на него. Ее глаза яростно сверкали.
— Ты Машу шестнадцатилетним ребенком за себя взял, — угрожающе тихо сказала Марфа.
«Ты хоть подумал, что бедная девочка ничего, кроме своей деревни, не видела? Молчи! — подняла она руку, видя, что Воронцов открыл рот.
— Ты ее со мной не равняй — я хоша с детства на золоте ела и на серебре спала, но меня батюшка с матушкой, ровно клинок булатный закалили. Поэтому я и не сломалась. А Маша тебе в руки попала — испуганная, одинокая, — и ты, взрослый мужик, надел ей кольцо на палец и оставил. Ты когда после свадьбы в море ушел? — прищурилась Марфа.
— Через месяц, — неохотно ответил Степан.
— Так что же ты хочешь? Ты за десять лет дома-то, сколько был — год, если все сложить? Али еще меньше? — Марфа подбоченилась. «Я тебе, Степа, скажу — у вас, мужчин, шлюхи есть.
Коли ты женат, но и к шлюхе тоже ходишь — ведь никто тебя не обвиняет, правда ведь?» — она смотрела на него своими невозможными зелеными глазами, требуя ответа.
Он молчал.
— А нам, бабам, что делать? — она вдруг вздохнула. «Да зачастую и не столько постели хочется, сколько просто — посидеть рядом, поговорить, поласкаться. Ты с Машей разговариваешь?».
— Да о чем с ней разговаривать? — в сердцах сказал Степан. «О детях только, более же она ничего не знает».
— Какой ты дурак, — простонала Марфа, опускаясь в кресло. «Господи, какой дурак! Ты почему со мной о политике говоришь?
— Потому что ты про это знаешь, — устало ответил ей брат.
— И Маша знает! И про книги знает — я ж говорю с ней. А ты приезжаешь, играешь с детьми, она
