первый взгляд, непохожем на нее ребенке, — покойную Федосью Никитичну.
Это была та же северная стать, — он бы узнал эту прямую спину из тысяч других, эта гордая, новгородская, несгибаемая голова, эти глаза — твердые, будто клинок, хотя у Вельяминовой отливали они сталью, а у этой Феодосии — глубокой зеленью моря.
Степан уже и забыл почти, как юношей он исподволь любовался женой Федора Васильевича. А тогда не проходило и ночи, чтобы он не думал о ее серых глазах, обрамленных золотистыми ресницами, о ее плавной, изящной походке, — будто птица в полете, о ее руках, — представляя себе, что может коснуться их. Ему хватало одной этой мысли, чтобы утыкаться горящим лицом в подушку, и все равно — продолжать мечтать.
И даже потом, как виделись они в последний раз, — в Колывани, — он, стоя на палубе отплывающей «Клариссы», долго провожал взглядом ее стройную, высокую фигуру и выбившиеся из-под чепца, соломенные, мягкие косы.
Несколько раз, в особенно одинокие переходы в океанах, которым — ни конца, ни края, — она приходила в его сны. Он просыпался, переворачивал влажную подушку и долго лежал, прислушиваясь к грохоту тяжелых, серых валов за бортом корабля.
— Спасибо, Тео, — сказал он мягко, и девочка, прикрыв дверь, повернула ключ в замке.
Девочка приложила пальцы к пылающим щекам, посадила сонную Лизу на колени, и прикрикнула на близнецов: «А ну, сели тихо!» Майкл сразу же вернулся на кровать, но Ник все не оставлял попыток выйти.
— Я к маме хочу, — сказал он упрямо.
— Нельзя, знаешь же, матушка твоя сейчас рожает вам братика или сестричку, нельзя ей мешать- то, — вздохнула девочка.
— Лучше братика. Как Федька, — кивнул Майкл на младшего мальчика.
Федор, — рыжий, голубоглазый, кудрявый, ровно херувим, — отложил в сторону альбом, и вздохнул: «Я тоже брата хочу».
— У тебя вон двое, — ядовито сказала ему сестра.
— Я еще хочу, — упрямо сказал мальчик. «Тео, а маменька наша скоро дитя принесет?»
— Да уж совсем скоро, Федя, — сестра ласково поцеловала его в лоб — они были уже почти одного роста.
Ник угрюмо сел на кровать рядом с братом — дверь взломать не удалось.
— Тео, — вдруг спросил он, «а как ваша матушка Федьку рожала, ты, где была?»
Над всем Стамбулом повисло огненное сияние заката. Высокая, черноволосая девочка, — в шальварах и халате драгоценного китайского шелка, — играла на террасе павильона Ифтар в шахматы. С Золотого Рога тянуло морской, соленой свежестью.
Ее наставник, — пожилой, благообразный евнух, — двинул вперед коня, — слоновой кости, и вдруг хлопнул себя по лбу.
— Мат, — ехидно протянула девочка, чуть прикоснувшись к фигуре своей королевой — черного агата.
— Принцесса быстро учится, — улыбнулся евнух. «Не пора ли нам на покой, или сыграем еще одну партию?»
— Еще одну, пожалуйста, — протянула девочка, умоляюще смотря на учителя раскосыми, цвета ярких изумрудов, глазами.
На террасу взбежал султанский паж, и тут же, остановившись, поклонился:
— Принцесса Фарида, ваша мать, кадина Марджана, жена его величества Селима, только что разрешилась от бремени здоровым мальчиком.
— Да будет благословенно имя Аллаха, — сказала девочка и повернулась к наставнику. «У меня есть брат!»
— Рот-то закройте, — рассмеялась, глядя на близнецов, Тео.
— А ты, правда, была принцесса? — распахнув глаза, спросил Майкл.
— Ну, звали меня так, да, — неохотно сказала девочка. «Меня же в жены готовили — в Персию, шаху, поэтому и дали титул — как всем султанским дочерям».
— А кто был твой отец? — спросил заинтересованно Ник.
Майкл дернул его за рукав.
— Что? — закатил глаза мальчик. «Уже и спросить нельзя».
— Князь, только он далеко живет, на севере, там все снега да снега, — мечтательно сказала Тео. «Маменька говорит, что Федька на золотой кровати родился…
— Из чистого золота? — спросили в один голос близнецы.
— Ну да, — лениво сказал Федор, — у султана других нет», и не удержавшись, рассмеялся. Тео тоже захохотала.
Близнецы насупились.
— Ну ладно, ладно, — так вот, а я родилась, как такой мороз был, что птицы на лету падали. На медвежьей шкуре меня матушка рожала, — завершила рассказ девочка.
— Как интересно! — протянул Майкл. «А мы только тут сидим, в Лондоне были, и все».
— Ну, у вас же батюшка вона — и в Новый Свет ходит, и в Африку — пожала плечами девочка.
— То батюшка, а то мы, — вздохнул Ник. «Хотел бы я на настоящем корабле побывать!»
— Мы в Венецию, когда плыли, по морю Средиземному, то у нас большой корабль был. А в самой Венеции — там лодки, гондолы называются, — Тео вдруг, оживившись, сказала: «Там на конях не ездят, там только пешком, или на лодке».
— А тебе где больше всего понравилось? — спросил Майкл.
Девочка подумала и улыбнулась. «А мне везде хорошо — главное, чтобы матушка рядом с нами была. Вот сейчас родит она — летом в Европу поедем».
— А как же мы? — нижняя губа Майкла задрожала, а Ник уставился в окно, избегая взгляда Тео.
— Да мы ненадолго, — уверила она близнецов. «Побудем там, и потом вернемся, учиться же надо. Давайте, может, поспим, а то вон — Лиза спит уже, да Федька уже зевает».
Мальчик и вправду дремал, прижавшись к боку сестры, и обнимая одной рукой Лизу. Тео пристроилась рядом с ними, и вздохнула. Первый раз она увидела его так близко, первый раз он у нее что- то попросил. Она же, как дура, раскраснелась и только шептала что-то.
«Стивен», — сказала она тихо, одним дыханием, и, улыбаясь, закрыла глаза.
Скоро вся детская спала, а наверху, в комнате Маши, ее невестка прижалась щекой к холодному лицу роженицы и сказала — твердо, уверенно:
— Маша, ты держись. Все будет хорошо, Степан за врачом поехал.
Ресницы Маши дрогнули, она с трудом вдохнула и сказала: «Марфа, обещай, что дитя мое не бросишь».
— Да ты сама его завтра к груди приложишь, — попыталась возразить ей невестка.
— Обещай, — смертным, еле слышным шепотом потребовала женщина.
Марфа кивнула и взяла ее за руку — и так и держала, слушая, как в окна бьется сырой, зимний ветер.
Дверь Машиной опочивальни отворилась, и Степан очнулся. Привезя хирурга, он заснул прямо в кресле — сейчас, поднявшись, он с ужасом увидел окровавленные пальцы врача. На длинном холщовом фартуке виднелись алые, свежие брызги.
— В общем, так, — сухо сказал хирург, остановившись перед ним. «Поворот нам не удался, схваток у вашей жены уже часа два, как нет, ребенок не двигается».
— Что теперь? — измученно спросил Ворон.
— Теперь, — из полуоткрытой двери донесся низкий, звериный стон, и Степан похолодел — то была Маша. «Теперь, — продолжил врач, — надо действовать быстро. Либо мы расчленяем ребенка, — инструменты у меня все есть…
— Как расчленяем? — Степан смотрел в светлые, смертельно уставшие глаза врача.
— На части, — зло ответил тот. «В таком случае, то, что останется, легче будет вытащить, и у вашей жены, может быть, еще будут дети. Хотя я не уверен».
