была такая, что даже Марфа, избалованная богатыми боярскими трапезами, не могла от нее оторваться.
— Завтра оленя зарежем, — Тайбохтой сыто потянулся. — Оставайтесь. — Он кивнул Вассиану. — С тобой хорошо, умный ты.
Настоятель улыбнулся.
— Покажешь, как вы с восхода солнца сюда шли?
— Покажу. Много дорог, все долгие и опасные. Как ходить, только я знаю. Зачем тебе за горы? Тут места много.
— Посмотреть хочется. От вас ведь можно и дальше идти на восход.
— Там тоже люди. И там, и наверх к большому морю, и вниз от него. Везде люди. — Он легко поднялся. — Чум вам поставим.
Чум поднялся быстро, главное было правильно расставить нарубленные жерди и натянуть на них покрышки из оленьих шкур. Тайбохтой ловко сложил посреди чума очаг из камней, принес огонь из костра и удалился. Притихшая, слегка осоловевшая от еды, Марфа долго смотрела на бьющееся пламя.
— Какой мир большой, страсть! Как я маленькой была, мы с матушкой ездили в Колывань, море видели, корабли по нему ходят, куда только не ходят, в Новый Свет даже. А тут свой Новый Свет, стоит за Большой Камень перевалить. Тайбохтой говорит, там даже море есть.
Ох, как охота его повидать!
— Спи давай. Завтра по-остяцки будешь говорить, зря, что ли, я тебя учил!
Среди ночи Марфа проснулась и прислушалась. Нет, это были не голоса, просто ветер.
Ветер в лесу.
Рыжее с просинью пламя пробегало по уголькам костра. Тайбохтой ворошил их палкой.
—
—
Он внезапно наклонился к костру и выхватил из него уголек. Вождь улыбнулся, глядя на гаснущий, бронзовеющий на смуглой ладони кусочек огня.
— Ты хорошо стреляешь. — Тайбохтой поднял с наста упавшую белку.
Вассиан рассмеялся и подмигнул Марфе. — Келейник мой получше будет.
Марфа натянула тетиву, и еще одна белка свалилась к ногам охотников.
— В глаз. — Одобрительно прищелкнул языком Тайбохтой. — Иди ко мне воином. — Говоря это, он умело освежевал белок и бросил тушки собакам. — Зачем в монастыре сидишь?
Мужчина воевать должен.
— А Богу служить? — Марфа помогла брату сесть на коня.
— У нас шаманы есть, если нужно что от духов, к ним идешь. Удачи на охоте просишь, или чтобы жена сына родила. — Табойхтой пошел рядом с всадниками.
— Духов нет, — привычно произнес Вассиан, — только Бог един.
Вождь нетерпеливо помотал головой.
— У вас один, а нам надо, чтобы много было. Для охоты, для рыбалки, у каждой реки свой дух есть. Надо вывести лодку на середину воды и бросить в нее что-нибудь хорошее, чтоб духа задобрить. Тогда он рыбу даст.
— Можно Богу помолиться, он и неба, и земли владыка, рыбы ему не жаль.
— Вас много, как он разбирает, кому первому отвечать?
Вассиан усмехнулся краешком рта.
— Умный ты человек, Тайбохтой. Ежели к шаману вашему двое зараз придут, кого первым к нему пустят?
— Вождь первый, — пожал плечами Тайбохтой. — А если равные, — того, кто богаче дары принес.
— А у нас того молитва доходна, кто больше добрых дел сделал, — наставительно сказал Вассиан.
Марфа вспомнила роскошные кресты и оклады для икон, что жертвовал церкви Матвей, да вовремя прикусила язык.
Мать Тайбохтоя доила важенку. Густое, жирное молоко колыхалось в деревянной миске.
Вождь ловко опутал веревками ноги оленя, и, толкнув его на землю, перерезал горло.
Старуха подставила миску, алая кровь хлынула в курящееся на холоде молоко.
— Пейте, — велел Тайбохтой.
Глотнув розоватую жидкость, Марфа заметила на себе пристальный взгляд старухи.
Девушка улыбнулась и облизнула губы.
— Когда обратно собираетесь? — спросил Вассиан, когда они ели парное, чуть прихваченное морозом мясо.
— День и еще день, потом уйдем. — Тайбохтой откинулся на звериные шкуры, расстеленные вокруг костра. — Расскажи еще про Бога вашего, почему ему богатств не надо?
— Бог не в камнях или дереве, а только внутри человека, — неожиданно для себя сказала Марфа.
— А зачем вы тогда дома ему строите? Я когда в тундре в буран попадаю, духу ветра всегда что ни то отдаю, и он меня до стойбища доводит. Если ваш Бог везде, как его можно в одно место загнать?
— Бог так сам заповедовал, — терпеливо ответил Вассиан. — Он сказал, постройте мне святилище, и я буду жить среди вас. Дома не для Бога, Он истинно везде. Дома для человека, потому что человек слаб, и если ему негде молиться будет, он и вовсе не помолится.
— Значит, слабы ваши люди? — вождь прищурился. — Как вы на восход пойдете? Туда дорога трудная.
— Есть слабые, врать не буду, но больше сильных. Неужели у тебя в стойбище слабых нет?
— Слабый да трус у меня долго не живут. Сказку слушайте. Жил однажды бедный человек, и не было у него жены. Взял он последнего оленя и пошел к шаману просить жену. Тот оленя зарезал, и говорит, утром исполнится твое желание. И правда, проснулся человек, а рядом женщина лежит. Стали они жить. Однажды ушла жена на рыбалку, а человек в чуме остался.
Вдруг видит — в углу лисья шкура запрятана. Откуда взялась? Стал он за женой следить и понял, что, как он засыпает, жена лисой оборачивается и в тундру убегает, а на рассвете возвращается, шкуру снимает и снова женой становится. Он шкуру запрятал, да так, что жена найти не смогла, сколько не искала. Так и пришлось ей с ним остаться в человечьем обличье и жить да поживать.
— Хорошая сказка, — рассмеялся Вассиан.
— Если б твой келейник у меня в воинах ходил, его бы лисом звали, — без улыбки произнес вождь. — Глаза у него хитрые и волосы рыжие.
— Разве то волосы? — Марфа прикусила язык и взъерошила свой ежик. — А вы зачем косы носите?
— Так принято, от предков наших, — Тайбохтой хлопнул в ладоши, и к костру подтащили еще мяса.
— Так говоришь, Бог не в камнях и не в дереве, а только лишь в душе человека? — с укоризной повторил Вассиан слова Марфы, когда они обратно ехали. — Не зря говорят, яблочко от яблоньки…
— Ты знаешь? — ахнула Марфа, непроизвольно прикрыв рот ладошкой. — Родители так говорили, только велели никому открываться. Я даже от Пети таюсь.
— Ну и кто тебя тогда за язык дергал ереси болтать где ни попадя? — хмуро спросил настоятель. — Ладно, я брат твой, а кто другой тебя за такое по голове не погладит.
— А ты откуда понял? — виновато прошептала Марфа.
— Когда вы ко мне приезжали, говорили мы с твоими родителями долго. Не во всем я с ними согласен был, особливо с Федосьей Никитичной — она из коренной семьи жидовствующей, еще со времен Схарии проповедника А ты сама-то как думаешь?
Марфа вздохнула.
