— Но тут…, - девушка беспомощно оглянулась вокруг. Степан запер дверцы и, рассмеявшись, опустил шторки. «Так лучше?» — шепнул он, опускаясь на колени. Девушка часто, глубоко задышала, вцепившись холеными руками в его плечи.
— Вы уж простите, мадам, — он на мгновение прервался, — у вас там теперь тоже будет кровь.
Моя.
— Пожалуйста, — умоляющим голосом сказала она потом, потянувшись к нему.
«Пожалуйста…».
— Нет уж, — Степан полюбовался растрепанной, сбившейся прической, маленькой, полуобнаженной грудью, и добавил: «Тут места мало, чтобы сделать все то, что я хочу с вами сделать, мадам».
— Но куда? — она чуть не плакала от желания.
— Велите, мадам, везти к «Белому Оленю», в Боро, — приказал Степан, выходя из кареты.
«Там встретимся».
Он бросил поводья мальчику-слуге, и по-хозяйски зашел внутрь, в дым и шум пивной.
— Ворон, — хозяин мгновенно оказался рядом с ним.
— Сейчас подъедет карета, — медленно проговорил Степан, — сделай так, чтобы никто не видел, кто из нее выйдет и куда пойдет.
Хозяин только кивнул. «Далее, — сказал Ворон, — простыни чтобы были свежими, вино — холодным, а устрицы — лежали на льду. На все про все у тебя четверть часа, не более».
— На сколько, комнату-то берете? — поинтересовался хозяин. «На ночь?».
Ворон рассмеялся. «Посмотрим, дорогой мой. Он бросил хозяину туго набитый кошелек:
«Кто приедет — проводишь туда, ко мне».
Она зашла, закрыв за собой дверь на засов, и встала у стены, тяжело, прерывисто дыша.
Ворон повернулся, и, подойдя к ней, сказал: «Дай-ка».
Девушка покорно подставила стройную спину. Он стал целовать нежную, смуглую шею, спускаясь все ниже, расшнуровывая ей корсет.
— Нет, — Ворон вдруг прервался, — сначала я возьму тебя так, а уж потом — раздену.
Девушка опустилась на четвереньки, и, подняв бархатные, изукрашенные вышивкой юбки, тихо сказала, обернувшись: «Ты бы мог уложить меня на спину прямо там, в грязи».
— Я знаю, — Ворон пригнул ее голову вниз, к полу и сказал: «А ну не смей ничего делать.
Просто стой, и все».
Потом он раздел ее, и, уже лежа на постели, раздвинув ноги, девушка, покраснев, сказала:
«Меня зовут…».
— Не надо, — Ворон приложил палец к ее губам. «Не надо».
Потом, она, распластавшись под ним, отчаянно кричала. Подняв голову, прижимаясь к его губам, она шептала то, что он уже слышал — много раз, на разных языках. Ворон, вдруг, горько подумал, что Господь уже, видно, и не дарует ему счастья.
— Пожалуйста, — вдруг, умоляюще сказала девушка. «Можно и так, я ведь замужем».
— Тем более нельзя, — жестко ответил Степан, толкнув ее вниз. Он пропустил сквозь пальцы темные, мягкие волосы и прижал ее к себе — сильно и долго.
— Возьми, — протянул он, ей потом бутылку. Девушка отпила прямо из горлышка и едва успела поставить ее на пол, как Степан велел ей: «А ну-ка, теперь ты поцелуй меня».
Она подчинилась, и, ощутив вкус бургундского вина на губах, он сказал: «Ну и не только сюда, конечно».
Когда за окном стал всходить серый, дымный рассвет, Степан тихо оделся, и, не смотря на спящую девушку, вышел из комнаты. Хозяин, зевая, протирал стойку.
— Налей мне виски, — Степан устало зевнул. «Стакан. И вот, что, дружище — ты меня не видел, и не знаешь, куда я ушел».
— Понял, — кабатчик все так же спокойно полировал дерево.
Выпив, Степан остановился на пороге и вдохнул влажный, осенний воздух. «Пора возвращаться в море, — горько усмехнувшись, сказал он себе.
Часть вторая
Ишимские степи, осень 1583 года
Федосья сладко потянулась, и, высунув голову из возка, вдохнула резкий, пахнущий ветром и травами воздух. Вокруг — куда ни посмотри, — простиралась огромная, плоская равнина. Той неделей, как они проходили Большой Камень, Федосья ждала серых, негостеприимных скал, гор, поднимающихся в облака, о которых ей рассказывала мать.
— То на севере, — Иван отпил из фляги и натянул попону на ее плечи. Они лежали у костра на лесной опушке.
— А ты что в возке спишь только? — Федосья усмехнулась, устроившись у него на груди.
— Вот же дура, — беззлобно сказал муж. «Тут дружина вокруг, парни молодые, горячие, ради чего дразнить их? Баб тут поблизости нет, остяки, — они вокруг Кашлыка живут, это еще недели две пути, а тут мы с тобой возок раскачивать каждую ночь будем? Потерпи, как на Тюменский волок приедем, сразу дом начну ставить, его до холодов срубить надо. Там уже кричи, сколь угодно тебе — Федосья почувствовала, как большая рука мужа ползет вниз, и, томно вздохнув, улеглась на бок.
— Вот так, — поцеловав ее в шею, сказал потом Иван. «Ты как носишь-то, лучше уже? Не трясет тебя?»
— Нет, — она зевнула. «Уже пятый месяц, не тошнит больше».
— Как опростаешься, я потом летом на юг схожу, там караваны в Бухару идут, золотишка тебе с камнями привезу, — муж шлепнул ее пониже спины. «Ты все равно дома сидеть будешь, кормить, все радость тебе».
— Спасибо, — она потерлась растрепанной головой о его жесткую бороду. Кольцо вдруг подумал, — неожиданно для себя, — что ему хорошо с женой. Была она ловкая, умелая, готовила вкусно, да за месяцы пути обучилась кое-чему — было с ней не скучно.
— Ты давай, — он усмехнулся, целуя ее, — ртом-то своим поработай, Федосья, и не тут, а где пониже.
Жена рассмеялась и скользнула под попону.
— Ваня, — позвала Федосья сейчас мужа, — что за река-то? — она указала на серебристую, извивающуюся ленту поодаль.
— Тобол, — сказал муж, подъехав ближе к возку. «Мы сейчас по нему на север пойдем, до Туры, до волока Тюменского. А ты смотри, чего в одной сорочке высунулась, совсем стыд потеряла!».
— Да нет же никого вокруг — Федосья указала на дружину, что оторвавшись, была уже далеко впереди.
— Ну все равно, — Кольцо нахмурился, — оденься, холодно уже.
Федосья, блаженно улыбнувшись, почувствовала на лице лучи солнца и сказала: «Да ведь бабье лето еще, Ваня, и хорошо-то как тут!»
— Что там еще? — нахмурился Кольцо, посмотрев вперед. «Ермак Тимофеевич зовет!».
Он подхлестнул коня и поскакал к реке.
Ермак, спешившись, стоял в окружении дружинников, рассматривая коротко стриженого, в засаленном халате, татарина.
— Вот, Иван Иванович, — атаман усмехнулся в седоватую бороду, — с миром, говорит, пришел.
Татарин заговорил, мешая языки: «Визирь Карача там, — он указал за Тобол, — две сотни всадников вам привел, под руку вашу хочет, поссорился с ханом Кучумом»
— Поссорился, значит, — Ермак помолчал.
— Еще весной слухи были, — Кольцо помедлил, — что Карача и Кучум — на ножах, мол, недоволен визирь тем, что хан слишком много власти себе забрал. А теперь вот, к нам просится — ну это если верить
