На Севере дальнем

мгновение ему показалось, что он бредит, — настолько человек этот не был похож на тех людей, которых доводилось ему до сих пор видеть. И в то же время Таичи почудилось, что он с этим человеком уже где-то встречался и что эта встреча была страшной.

Маленький, со сморщенным желтым лицом, с оттопырен­ными ушами, человек внимательно наблюдал за Таичи раско­сыми узкими глазами из-за огромных толстых очков. Тонко­губый рот его обнажал длинные узкие зубы, и трудно было понять, улыбка это или злобный оскал. «Это, наверное, самый злой дух», — испуганно подумал Таичи о страшном человеке. Желая быть от него как можно дальше, Таичи подвинулся и едва не упал со своего ложа.

Закончив наблюдение над Таичи, человек в очках резко повернулся к белолицему с тонким горбатым носом. И Таичи показалось, что и этого человека он уже видел где-то.

Высоким голосом, в котором слышалось торжество, желто­лицый в очках сказал:

— Так вы говорите, это чукча? Хорошо, очень хорошо! Вы должны знать, что там...— он махнул куда- то неопределенно своей сухой, сморщенной рукой, — там основное население — чукчи. Наша задача — поработать над такой пустяковой на первый взгляд инфекцией, как грипп. У чукчей нет естествен­ного иммунитета против инфекционных заболеваний, поэтому даже эпидемия гриппа у них может вызвать такие послед­ствия, которые в другом месте могут вызвать только бациллы чумы или холеры. Но вы представляете себе, что будет, если русские обнаружат очаги чумы и холеры? Они сорвут нам всю нашу репетицию. А грипп, я полагаю, особых подозрений не вызовет. Теперь нет проблемы, как получить в массовом масштабе смертоносные микробы. Невидимая армия у нас уже есть. Молитесь богу за это, благодарите великого микадо Хирохито! Теперь следует научиться безупречно командовать этой армией, для чего очень полезно прислушаться к тому, о чем говорят вам солдаты великого микадо Хирохито! Я, Ямадо Одзуки, имею великую честь быть одним из этих солдат!..

Таичи ничего не понимал из того, что говорил человек в очках, но он видел, сколько высокомерия и жестокости было в его сморщенном лице, когда он произносил свою речь, по­рой срывавшуюся до визга. Таичи также видел, с каким вни­манием и даже почтением слушали этого человека белолицые люди в халатах. И он сделал вывод: «Этот злой дух здесь име­ет большую власть».

Страшный человек снова наклонился над Таичи и, показы­вая на него сухим пальцем, сказал:

— Этот будет в моем непосредственном распоряжении.

Постепенно Таичи шел на поправку. Он уже не терял со­знания, стал лучше есть. Лежал он в небольшой комнате аб­солютно один. Медленно скользил его взгляд от предмета к предмету. Но сильнее всего приковывало его внимание окно за частой решеткой.

Целыми часами смотрел Таичи на небо. И, если пролетала чайка или какая-нибудь другая птица, он радовался, как ре­бенок.

Когда Таичи почувствовал себя совсем здоровым и уже основательно стал подумывать, как ему выбраться из «госпи­таля», к нему неожиданно явился японец Одзуки. «Злой дух!» — мысленно воскликнул Таичи, и недоброе предчувствие взволновало его.

Японец был не один: с ним явились еще два дюжих парня в белых халатах и белых колпаках.

— О, ты уже почти здоров, почти здоров! — обратился япо­нец к Таичи, как всегда обнажая свои длинные зубы. — Вот мы тебя еще сегодня полечим немного, и ты станешь совсем-совсем здоровым. Да-да, немножко полечим...

Японец сделал повелительный знак рукой своим безмолв­ным спутникам, и Таичи не успел опомниться, как ему сдела­ли укол в руку.

Уже к вечеру состояние Таичи резко ухудшилось. А на вто­рой день он опять метался в бреду.

И однажды, когда Таичи на время пришел в себя, он уви­дел рядом со своей кроватью новую кровать, на которой си­дел его сосед, юноша, эскимос Эйпын.

— ...Вот привезли сюда на черной машине, — ответил Эй­пын на немой вопрос Таичи. — Завели сюда, как оленя на ар­кане, а зачем — не знаю.

— Не позволяй прокалывать кожу на руке! — горячо за­говорил Таичи. — У них есть какой-то острый предмет, они им кожу на руке прокалывают, а потом... — Таичи не догово­рил, схватился руками за голову. Ему почудилось, что он па­дает куда-то вниз, в темноту.

Эйпыну никто уколов не делал, но уже на второй день он метался в бреду, заразившись от Таичи. Японец Одзуки как раз и хотел проверить, насколько опасен больной Таичи для здоровых людей. И, когда Таичи снова пришел в сознание, он с ужасом увидел, как из комнаты выносили мертвого Эйпына.

Все чаще и чаще к Таичи стал заглядывать японец Одзуки. У постели больного японец необыкновенно оживлялся, поти­рал сухие, сморщенные руки, явно выражая свое удовлетво­рение.

— Превосходный материал! Да-да, материал превосход­ный: необыкновенная жизнеустойчивость организма. Это клад для меня, — повторял японец.

Дождавшись полного выздоровления Таичи, Одзуки снова явился к нему, чтобы сделать свой страшный укол. Глядя рас­ширенными глазами на японца, Таичи как-то весь подобрался, словно готовясь к стремительному прыжку.

Японец, почувствовав неладное, остановился в нерешитель­ности.

— Не дам, не дам колоть, ни за что не дам колоть! — твердил Таичи, не спуская глаз с японца. И не успел тот по­дать знак своим спутникам, как Таичи что было силы ударил японца ногой в живот.

Одзуки отлетел в сторону.

Таичи схватили, грубо заломили ему руки за спину, при­жали к кровати.

Японец с трудом поднялся с пола. Руки его тряслись.

— Дать ему такую порцию, чтобы он больше не встал! — выкрикнул он.

Санитары навалились на старика чукчу и сделали ему но­вый укол.

Таичи уже больше не встал...

Весна разгоралась. Но не было весенней радости у эскимо­сов и чукчей Аляски. Повальная эпидемия гриппа губила и малых и старых. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не умер в поселке. На помощь белолицых никто не надеялся. Больше того, у всех сложилось твердое убеждение, что именно от белолицых, от их черной машины, и пошла беда: ведь не вернулись домой совершенно здоровые люди, которых увезли в этой машине.

А белолицые всё шныряли и шныряли по хижинам, что-то высматривая, что-то записывая в свои «медицинские жур­налы».

Больные эскимосы и чукчи встречали их угрюмо и прово­жали проклятиями.

Кэмби разъезжал по всему побережью, где было эскимос­ское население, производил точную статистику, посылал в «госпиталь», помещавшийся за колючей проволокой, отчеты о качестве подопытного «материала», сообщал о наличии «бре­вен».

В одном из эскимосских поселков подкошенная болезнью девушка упала на землю и, протянув дрожащую руку к небу, крикнула:

— Черное солнце!.. Почему на небе черное солнце?!

Девушка умерла в тот же час, а слова умершей о черном солнце скоро стали известны среди эскимосов и чукчей всего аляскинского побережья.

— «Черное солнце»!.. — театрально воскликнул горбоно­сый, до которого дошли страшные слова девушки. — Я вижу, они не лишены дара поэзии!

Повернувшись к Кэмби, он так же театрально выбросил руки в противоположную сторону пролива и добавил:

— Вы, мистер, будете первым, кто на том берегу из крас­ного солнца сделает черное!

Кэмби зябко поежился. Хотя господа из Федерального бю­ро уже давно связали его с «госпиталем», но к новой своей роли он привыкнуть не мог. Его не беспокоило то, что он яв­ляется главным агентом по поставке «подопытного материа­ла» в «госпиталь», что он уже отослал на смерть десятки эски­мосов и чукчей, — его пугало другое: Кэмби знал, что рано или поздно ему предстоит уйти на советский берег... И ему было страшно.

«Ну что ж, Дракон продал свою душу. Ничего, придет вре­мя, и я снова стану королем «мягкого золота». Вся пушнина Чукотки будет моей», — успокаивал себя мистер Кэмби.