Бенкендорф вновь взглянул в ту сторону, молодой офицер исчез. Вадковский и не скрывал собственного отношения к крутым мерам. Капитан Кошкарев, с которого все и началось, список фельдфебеля Брагина вроде потерял. А лицо Сергея Муравьева-Апостола лучше длинных речей само за себя говорило. И ни один поперек не кинулся. Генералы перед фронтом толпой окружены, а офицеры как бы в сторонке и более вид выказывают осуждающий.
— Ты Бестужева-Рюмина знаешь? Что о нем полагаешь?
— Он в тайном обществе, ваше превосходительство, не замешан. Но вот с Долгоруким и Муравьевым-Апостолом в дружеской связи и на короткой ноге. Направленность мысли опасная и республикой постоянно интересуется, а также любит рассуждать в нервическом тоне о газетных сообщениях. Не удивлюсь, если вскоре обнаружу, что кое-где И состоит. Любит повторять втихомолку: «Ах, лучше смерть, чем жить рабами, вот клятва каждого из нас!» С солдатами ласков без всякой меры. Знаменитых ученых воспитанник: Сен-Жермена, Зоненберга, Шрамма, Ринардиона, Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Уроки их хорошо усвоил, да не впрок ни себе, ни другим. Круче надо, ваше превосходительство, брать, и с первого шума!
— Но два батальона сегодня отправлены в финляндские крепости Свеаборг и Кексгольм. Куда уж круче!
— Поздненько, ваше превосходительство. Был бы корпусным Алексей Андреевич, он бы накануне отправил. Вот для чего тайный надзор нужен. И не просто за офицерами.
— Ты меня взялся учить? — засмеялся Бенкендорф.
— Отнюдь, ваше превосходительство. Я хотел вас предостеречь, ибо без вины будете виноватым и за снисходительность пострадаете. Доброта до добра не доведет.
— Это ты верно заметил. И вообще: как ловко ты формулируешь!
— Я не только формулирую, но и тщательно собираю основательные сведения. Собранные воедино, они представляют яркую картину тайного заговора против правительства и лично против государя.
— Значит, ты считаешь, что семеновцев кто-то науськивает?
— Не только я подобное утверждаю. Невозможно, чтобы несколько сотен людей действовали согласно без особенного руководства. Ведь речь идет о солдатах, привыкших к повиновению.
Ошибка австрийского Макиавелли
Позднее Бенкендорф узнал, что генерал-адъютант Закревский сообщал патрону князю Волконскому и через него императору Александру о тревожном состоянии петербургского гарнизона. Его донесения резко противоречили успокоительным депешам Васильчикова и самого Бенкендорфа. По сути, Закревский заронил в душу государя сомнение. Несколько лет состоя в должности дежурного генерала при Главном штабе, он хорошо знал, что происходит в войсках. Не может быть, чтобы солдаты без чьей-либо подсказки отважились принести претензию. Никогда ничего похожего в русской армии не случалось. А когда случался грех, то за спиной смутьяна обязательно маячила фигура прапорщика или поручика, наделенного амбициями сверх всякой меры. Они, эти либералы, действовали исподтишка. Неодобрительно относился Закревский и к роли Васильчикова. Нельзя было передоверять разбор возникшего дела Бенкендорфу и великому князю Михаилу, которые действовали с оглядкой на корпусного.
Словом, недоброжелателей и критиков хватало.
С трепетом Бенкендорф ожидал возвращения фельдъегерей с депешами и Чаадаева. Его поездке в гвардейском штабе придавали первостепенное значение. От Чаадаева зависело преподнести происшествие таким образом, чтобы князь Меттерних и прочие не сумели бы взять верх над государем, который водворил в Европе мир, спас их от Наполеона, объединил в Священный союз и которого они в благодарность не раз предавали и пытались уязвить. Мнение иностранцев теперь, когда император почти постоянно находился за границей, во многом определяло отношение к тому, что происходило внутри страны. Когда Чаадаев поздоровался и князь Волконский его отрекомендовал, государь спросил:
— Иностранные посланники смотрели ли с балконов, когда увозили Семеновский полк в Финляндию?
Он, конечно, не знал, какие толпы сопровождали солдат по пути к гвардейскому штабу и что творилось на площади перед госпиталем, который он посетил перед отъездом.
— Ваше величество, ни один из них не живет на Невской набережной.
— Где ты остановился?
— У князя Меншикова, ваше величество.
— Будь осторожнее с ним. Не говори о случившемся с Семеновским полком.
Чаадаев поразился — Меншиков был начальником канцелярий Главного штаба. Да и просьба государя имела мало смысла, так как он сам незамедлительно поделился с Меттернихом сведениями, которые накануне фельдъегерь доставил из Петербурга. Однако Чаадаев решил, что голову над сей загадкой не нужно ломать. Возможно, реплика государя вызвана сиюминутным настроением или раздражением, какое он иногда испытывал к окружающим. По возвращении в Петербург Чаадаев подробно рассказал о впечатлениях Бенкендорфу. Меттерних не придал никакой важности семеновской истории. Положение в Неаполе и во всем Пьемонте было куда тревожнее. Там действительно назревали революционные события. Невероятно, чтобы в России, где со времен пугачевщины ничего не происходило и не могло произойти, вдруг возмутился полк, ранее преданный императору и два десятилетия назад посадивший его на престол.
Меттерних известен осторожностью и умением нащупать зерно политической ситуации.
— Было бы слишком, — сказал Меттерних государю, — если бы радикально настроенные офицеры могли располагать у вас в России целыми полками и распоряжаться ими по своему усмотрению. Происшествие не стоит выеденного яйца.
Впервые Бенкендорф усомнился в прозорливости австрийского Макиавелли. Он обладал сведениями иного порядка. И успокоительная нотка, привнесенная Чаадаевым, ничуть его не поколебала. Грибовский с завидным; упорством почти каждодневно твердил:
— Есть зародыш беспокойного духа в войсках, особенно в гвардии… — как здесь Бенкендорфу не вздрогнуть, когда он начальник Гвардейского генерального штаба, — …прильнувшей, так сказать, от иноземцев во время нахождения за границею и поддержанной стечением разных обстоятельств. Но войска сами по себе ни на что не решатся, а могут разве послужить орудием для других.
«Другие» и есть радикальное офицерство, действующее исподволь. В министерстве иностранных дел Кочубея иначе смотрели на случившееся. Они, разумеется, подсовывают государю успокоительное: когда бы семеновцы действовали по наущению, то держались бы иначе. Революционный опыт показывает, что войска, подталкиваемые вождями, держат себя нагло и вызывающе, стремятся захватить оружие и шлют агитаторов в остальные части, призывая к восстанию, а не изъявляют покорность при аресте и мирно шествуют в крепость.
Размышляя о петербургских событиях, Бенкендорф пришел к выводу, что они хоть и опасны, но возникли стихийно, правда, показав кое-кому правильность расчета на недовольство нижних чинов и симпатию к ним городской черни. Вдобавок Палей доставил несколько прокламаций. Две или три нашли еще ранее в преображенских казармах. Там довольно грамотно излагались причины и назывался главный виновник всех неустройств в России.
Государь!
Автор прокламации вспоминал, при каких обстоятельствах император был возведен на престол.
Васильчиков с фельдъегерем послал прокламации государю. Бенкендорф считал, что это вынудит прибегнуть к крайним мерам, а меры надобны строгие, но не крайние. Теперь в Троппау убедились, что семеновцы действовали под влиянием членов тайных обществ. В первых числах ноября государь отправил приказ в Петербург, положивший конец существованию Семеновского полка.
Последние месяцы 1820 года и первая половина следующего миновали очень быстро. Они принесли массу неприятностей и ни минуты отдохновения. Бенкендорф приезжал в здание штаба с петухами и уезжал поздним вечером. Князь Волконский как начальник Главного штаба Его Императорского Величества
