назначил в авангард, а сам с остальным отрядом ушел в Пешковское. Между тем соединения 4-го корпуса генерала Себастиани появились на Петербургском тракте. Кавалерийские аванпосты замаячили у Черной Грязи. Мелкая война изнуряла французов, вынужденных искать по ближним деревням пропитание и фураж. Расчет Наполеона на гигантские запасы не оправдался. Их надо было еще доставить по назначению и распределить на небольшие партии, чтобы они растеклись ручейками среди голодных и жаждущих солдат. При явном отсутствии дорог и хороших карт это была обреченная затея. России Наполеон и его квартирмейстерский отсек в штабе Бертье не знали и не понимали. К настоящей войне они не подготовились. Война с Россией — не рыцарский турнир. В туманном представлении о пространстве растворилось бонапартовское величие.
Партизаны майора Пренделя, с которыми объединились местные жители, не давали покоя неприятелю ни днем ни ночью. Ночью французы хотели отдохнуть. Зачем воевать ночью? Ночью надо спать.
Но не тут-то было! Русские воевали круглосуточно и самым нецивилизованным образом — в лесах, из засад, нападали на обозы, поджигали избы, заваливали колодцы, и не перечислить всего, к чему французы не были готовы. Казакам карта не нужна. Они и без карты проберутся. Однако немножко подъевшая овса французская кавалерия оттеснила все-таки Винценгероде к Клину. Бенкендорф же с лейб- казаками и двумя другими казачьими полками двинулся на Волоколамск, защищая фланг. Он совсем оказачился, если не считать мундира. Ухватку приобрел донскую, сменил коня, пересел на низкорослую мускулистую, но очень резвую и понятливую лошадку. Завел настоящую плеть и удобное седло.
Четырнадцатого сентября он с боями подступил к Волоколамску. Французы, не выдержав напора, бросились наутек, а их гнали, беспощадно рубя, до самого Сорочинева.
Бенкендорф разделил группу на четыре части и назначил сбор в селе Грибове. Каждый самостоятельно отправлялся в поиск и рыскал по лесам и селам, выгребая забившихся туда французов. Вот эта неожиданность и внешняя неуправляемость — нерегулярность военных действий совершенно разрушала врага и держала его постоянно в нечеловеческом напряжении. Наполеон абсолютно не владел тактикой современной национальной войны. Бенкендорф ездил по деревням, сбивая крестьян в ватаги, и сам во главе этих толп подстерегал захватчиков, откалывая от них то обоз с провиантом, то ослабленных в арьергардных стычках гренадер, то угонял по ночам лошадей у драгун, еще сохранивших свой ремонт, не в пример польским уланам и французским гусарам. Драгуны в любой армии составляли наиболее основательные и прочные соединения.
В один из дней Бенкендорф взял до восьми сотен пленных. Сам засел в Порогове и оттуда готовил длинные рейды по тылам. Казаки арканили в окрестностях Рузы и Звенигорода итальянцев, вестфальцев и баварцев и даже на Петербургскую дорогу посягали, хватая из засад наполеоновских курьеров и почту.
Москва находилась в тяжелом кольце, или — что правильнее — полукольце, партизанской бескомпромиссной войны. Она подрывала Великую армию изнутри, разбивая ее железное ядро. За три недели бесконечных дневных стычек и ночных поисков Бенкендорф забрал в плен более семи тысяч неприятельских солдат. Обозы с французским оружием и боеприпасами он сжигал на месте, а скот раздавал жителям, тем самым лишая мяса засевших в Москве.
В конце сентября Винценгероде вызвал Бенкендорфа в Клин. Он решил выделить драгунский и казачий полки, присоединить к ним два эскадрона изюмских гусар и сделать поиск на Дмитров. В задачу Бенкендорфа входило сторожить дороги на Тверь и Ярославль.
Второго октября французы в панике оставили Дмитров, а через шесть дней Винценгероде разбил три полка неприятельской конницы и очистил от врага довольно большую территорию.
Наполеон, не дождавшись от императора Александра ответа на свои авансы, начал подумывать об отходе из разоренной и враждебной столицы.
А всякие авансы корсиканец делал регулярно. На письмо, посланное с Яковлевым, он не получил никакого ответа. Более того, он узнал от пленного, которого допросил лично, с какими строгостями встретили его русского посланца. Нетерпение, с которым он ожидал реакции, вскоре вылилось в раздражение. Он вызвал военного губернатора маршала Мортье и набросился на него:
— Маршал! Вы втянули меня в дурацкую и унизительную историю. Кто такой вообще этот жалкий Яковлев со своими кастрюлями и любовницами? Вы мне твердили, что он богат и знатен и что вы гарантируете… Да, что вы мне гарантировали?.
Мортье привычно молча пережидал приступ гнева у великого человека. Все-таки французы пока в Москве! Сумел бы проделать подобное Александр Македонский? И Мортье молчал, хотя не он уговорил императора использовать сомнительного гонца. Наполеон сам захотел видеть Яковлева и поговорить с ним, поставив условие — русский получит пропуск через аванпосты под белым флагом вместе с дворней и рухлядью, если согласится передать конверт в Петербург. Русский согласился. А почему бы и нет? Он абсолютно не видел в этом ничего зазорного и преступного. Один император пишет другому императору.
— Да кто этот Яковлев, черт возьми?! — бесновался Наполеон. — Повторите сейчас же: кто он? Мортье, вы слышите меня, или вам заложило от канонады уши?
— Сир! — ответил вяло Мортье. — Яковлев — богатый московский барин…
— Это я уже выучил! Дальше…
— Брат русского посланника в Касселе при короле Вестфальском.
— И это я уже выучил. Ведь я сказал этому русскому ослу, что я желаю мира! Неужели недостаточно? Наполеон желает мира.
— Сир! Я ручаюсь, что письмо давно в Петербурге. Никто не осмелится задержать конверт, на котором вашей рукой начертан адресат.
Слова Мортье, с одной стороны, отрезвили императора, а с другой — утешили его. Все-таки никто не осмелится пренебречь автографом великого человека. Но дело объяснялось у русских проще. Посланное в Петербург немедля доставлялось Аракчееву, а уж там решалась его судьба.
Отчаявшись, Наполеон назавтра обратился к Арману де Коленкуру с предложением отправиться к императору Александру. Впервые в разговоре с надменным аристократом, хотя и вполне покорным исполнителем его воли, в голосе корсиканского плебея проскользнули искательные нотки. Он даже унизился до того, что попытался ввести близкого конфидента в заблуждение.
— Коленкур, — обратился он к нему сурово и лаконично, без обязательной улыбки, — я решил идти на Петербург. Я выгоню всю шайку русских и немецких оборванцев из их дворцов и поселю там верных мне людей. Петербург, по вашим словам, жемчужина Европы?
Глаза Коленкура вспыхнули.
— Жемчужина, каких не видел свет, сир! Петербург — это сама Европа, это лучшее, что есть в Европе! Это соединение ума и сердца тех европейцев, которых Европа не оценила, да и не способна была оценить. Петербург — это сон, сказка, фантазия Бога. Это что-то невероятное.
«Рыбка заглотнула крючок», — мелькнуло у привычного к рыбе островитянина.
— Если Александр не покорится, я эту вашу чертову жемчужину сотру в порошок, — тихо и угрожающе промолвил император. — Вы клялись, что любите Петербург и что там вы обрели счастье. Неужели вы допустите гибель столь полюбившегося вам города? Взгляните окрест — во что превращена Москва? Поезжайте туда, передайте царю мое послание. Но помните, чтобы Северный Тальма вас не провел за нос. Он хитрец в облике простофили! И привезите мне мир. Я вас озолочу. Я уверен, что Александр послушает именно вас, испугавшись ужасной участи второй своей древней столицы. Ведь вы, аристократы, одного поля ягоды.
Воцарилась долгая и тягостная тишина. Невыносимая и для императора, и для Коленкура.
— Почему вы ничего не отвечаете, Арман?
— Сир, хотите ли вы знать истину? Или предпочитаете покорность?
Наполеон вопросительно посмотрел на одного из немногих французов в его окружении, для которых интересы отечества стояли на первом месте.
Император пожал плечами. Понятно, что он желает знать истину, хотя предпочитает покорность.
— Моя поездка не принесет ни вам облегчения, ни Великой армии, ни даже Франции.
— Вы ведете речь обо мне, Арман? — иронически удивился Наполеон.
