встретили Тилли в штыки. Русские фрейлины и позже ее не жаловали, ревнуя Софию Доротею и строя всяческие козни. Она с этим бы справилась. Дело заключалось совсем в другом. Она никогда — ни здесь, ни в Этюпе — не защищала сугубо личные интересы, и оскорбительно ее дразнить магистром пфиффикологии — науки о хитрости, изворотливости и лести. Разве она кому-нибудь льстила? Она желала счастья Софии Доротее и боролась за него яростно, не жалея ни себя, ни семьи.
Нелидова — вот главная причина происшедшей катастрофы, вот злой гений, виновница стольких страданий Софии Доротеи. Недаром достаточно проницательная императрица Екатерина назвала ее как-то petit monstre[45]. И впрямь — petit monstre. Мелкая смугляночка с остреньким взглядом и плавными кошачьими движениями. Рядом с Софией Доротеей — ну просто ничто. Правда, изящна, ловка, умеет себя подать. Походка легкая, танцующая. Но и только! Левицкий ей на портрете куда как польстил. Что отыскал в Нелидовой государь? Злые языки болтали, что лишь в присутствии смугляночки государь чувствует себя воином и рыцарем. Она не подавляла величием и крепкой животрепещущей красотой, как жена. Нелидова не переносила Тилли, считая самой опасной немкой в России, и всячески настраивала государя против четы Бенкендорфов, от которой, по ее словам, некуда деться. Они везде — в спальне, в столовой, в конюшне и прочих местах. Гатчина управляется ими.
Покойная императрица, которая считала полезным поддерживать напряженность в семействе сына, все-таки не могла скрыть восхищения внешностью невестки и ее умением держаться. Однажды, когда София Доротея прибежала в слезах, императрица подвела ее к зеркалу и сказала со смехом:
— Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre. Перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях.
Екатерина понимала толк в прелестях, и не только мужских. Ее окружали красивые фрейлины, и она обожала выполнять обязанности свахи, сперва придирчиво оценивая сбываемый с рук товар.
Между тем соперница Софии Доротеи, вероятно, обладала скрытыми от чужих глаз достоинствами и возможностями. Эротические причуды наследника не являлись при дворе тайной. Жертвы таких притязаний не долго помалкивали.
Нелидовой исполнилось всего семнадцать лет, когда София Доротея приехала в Петербург, чтобы венчаться с цесаревичем. Очень быстро она узнала о том, что произошло в первой семье. Узнала, как он был подло обманут и кто посмеялся над его чувствами. Она жалела цесаревича и не поверила, что фрейлины Вильгельмины ничего не значи об интриге графа Андрея.
— Пожалуй что и не знали, — рассуждала Тилли. — Допустим. Но кто носил записочки? Кто дежурил у дверей и бросался в покои, чтобы предупредить о появлении цесаревича? Ведь кто-то это делал?! Нельзя себе вообразить иного. А Нелидова, несмотря на молодость, очень хитра, пронырлива и ловка на всякие каверзы. Ее и не нащупаешь за портьерой. Худа как тростинка. И вдобавок у нее находчивость актриски, которая нетвердо вызубрила роль. Сколько раз она импровизировала на сцене, и всегда — надо отдать должное — удачно. Попробуй такую поймай на горяченьком, а граф Андрей умел обходиться с женской обслугой. Они все — за него!
Две подряд беременности Софии Доротеи позволили Нелидовой укрепить положение при Малом дворе. Кто-то запустил, а кто-то подхватил язвительную реплику:
— Госпожа де Ментенон делала карьеру именно в то время, когда иные занимались увеличением численности населения Франции, оплачивая невыносимой болью прошлые сомнительные удовольствия.
Впрочем, женская боль Нелидовой будто бы неведома, она числилась пока в девственницах. Но разве нет иного способа ублажить цесаревича, ответив на эротический зов, чем потеряв то, что он более остального ценил — во всяком случае на словах?! Это говорилось со злостью разными людьми и вряд ли было верно. Но все-таки что-то странное связывало цесаревича с фрейлиной жены. В их отношениях крылся какой-то неразгаданный секрет, в который никто не умел проникнуть. Нелидова резко отвергала любые ухаживания еще до начала духовного сближения с цесаревичем в середине восьмидесятых годов. О чем они беседовали так часто? Почему цесаревич не пытался скрыть то, что скрывали до него другие наследники престолов и коронованные особы и что было нетрудно сделать? А он, наоборот, будто выставлял отношения напоказ. Тилли терялась в догадках. Когда полковник Вадковский заметил на одном из балов, какое дурное впечатление производят ухаживания за Нелидовой, цесаревич воздел руки к потолку и громко произнес:
— Она — святая! А ты — долой с моих глаз и не смей появляться подле, пока я тебя не позову.
Удалением Вадковского антибенкендорфовский фронт был достаточно ослаблен. Вадковский не на шутку испугался, подхватил шпагу и был таков. Правда, цесаревич через неделю снова послал за ним. Но Вадковский рисковал, и рисковал сильно. С той поры он неизменно поддерживал Нелидову.
В Гатчину достаточно редко возвращались изгнанники. Даже с верным Аракчеевым цесаревич поступил беспощадно и с жестокостью, свойственной больше прадеду, чем императрице Елизавете Петровне, отцу и матери. А дела-то варились пустяковые — сравнительно, конечно. Аракчеев шел всегда на шаг впереди Бенкендорфа. Христофора и дальше бы оттеснили, если бы не отношения Тилли с великой княгиней.
Бенкендорф имел одно преимущество перед Аракчеевым и прочими. Неукоснительная честность и порядочность. Аракчеев же спотыкался на неприятных мелочах.
Однажды кто-то из арсенала совершил покражу.
Бенкендорф сразу признал упущение и предложил нарядить следствие. По сыскной части в Гатчине Аракчеев был главный. Цесаревич вызвал его и прямо в лоб задал вопрос:
— Не твой ли братец в ту ночь караул высылал?
Алексею Андреевичу сознаться бы сразу, а он в хитрость пустился — братца пожалел:
— Государь-батюшка — никак нет! — И черт его дальше за язык дернул: — Караул от полка генерала Вильде.
— Да ну! — изумился цесаревич. — Что-то с памятью моей стало. Не откладывая в долгий ящик, иди-ка, Алексей Андреевич, в гоф-фурьерскую и подробно опиши мне происшествие, допросив причастных.
Аракчеев заюлил туда-сюда, а деваться некуда. Принес спустя два часа бумагу. Цесаревич его отослал. Показал оправдание Бенкендорфу. Тот покачал головой.
На следующее утро, подставляя подбородок под бритву графа Кутайсова, который всегда все знал, и обсуждая покражу, цесаревич пожаловался:
— Что-то с памятью моей стало!
Ну а турок — на то он и турок! — да еще попавший в случай! — возьми и дезавуируй Аракчеева:
— Ничего, государь, с вашей памятью не стало. Память у вас тверже алмаза. Вильде позавчера караул держал, а Аракчеев, подлый лжец и обманщик, брата выгораживает.
— Как?! — И цесаревич в гневе вскочил, сорвав салфетку и размазывая пену по мундиру Кутайсова — брадобрей всегда его пользовал в полной парадной форме, при орденах, ленте и шпаге. — Как он посмел соврать? Убью и расстреляю. Подай рапорт.
И тут же начертал дрожащей от возмущения рукой: «Генерал-лейтенант Аракчеев за ложное донесение отставляется от службы».
Шесть месяцев Алексей Андреевич молил цесаревича простить грех. Вернули — как не вернуть! Аракчеевы на улице не валяются. Так что Вадковский очень рисковал, хотя и таких, как он, нечасто встретишь.
— Ты не должна ему позволять на людях восхищаться Нелидовой и возводить ее в сан святой, — настаивала Тилли. — Ты пренебрегала ею с первых дней приезда, ты старалась не замечать ее — и вот к чему подобная тактика привела. Ты должна поговорить с ним серьезно.
Великая княгиня в тот же вечер поговорила серьезно, на что и получила в ответ от цесаревича пугающую резолюцию:
— Передай этой… этой… — он не сразу подобрал слово, — этой madame Liegendriicker, что я ее вышлю из Петербурга, если она еще раз посмеет науськивать тебя против Катеньки! А сыну ее Александру, несмотря на заслуги Христофора Бенкендорфа, не видать флигель-адъютантского аксельбанта, как собственных ушей! Вадковский на коленях вымолил у Катеньки прощение, и теперь они друзья, потому что
