Комендант
И они поехали вниз шагом, пробиваясь сквозь громоздкие завалы, пересекавшие улицу. Иногда среди руин все-таки мелькали человеческие фигуры, но почему-то они не отваживались приблизиться — то ли отвыкли узнавать мундиры, то ли боялись натолкнуться на переодетую шайку, занимающуюся грабежом, то ли совсем одичали от голода и страха. На фонарях болтались тела повешенных, и чем ближе становился Кремль, тем чаще и гуще лежали в беспорядке трупы солдат Великой армии и москвичей обоего пола. Их положение свидетельствовало об ужасных сценах насилия, которое здесь совершалось. В конце Неглинки эскадрон взял правее, к Каменному мосту, и через Боровицкие ворота проник — именно проник! — в Кремль, протискиваясь внутрь, огибая кучи мусора и завалы из бревен и кирпича.
В Кремле творилось что-то неописуемое, и лишь уважение к древним святыням не позволяет воссоздать словесно их тогдашнее состояние. Прежде всего Бенкендорфа поверг в смятение огромный пролом под куполом Ивана Великого, который прорубили по приказу Наполеона, чтобы удобнее было обозревать московские дали.
Ужас охватил солдат и офицеров, столпившихся во дворе Кремля. Когда Бенкендорф и Волконский перешагнули через порог Архангельского собора, они сразу отпрянули назад.
— Нет, нет! — вне себя воскликнул Волконский. — Уйдем отсюда! Надо поставить часовых, чтобы православный народ не пришел в отчаяние от учиненной пакости.
— Боже, с каким неистовством человек способен опоганить то, что дорого другому человеку, — отозвался Бенкендорф, — Не считаешь ли ты, Серж, это результатом революции?
— Надо наложить печати на все входы до приезда митрополита. Чужой Бог — не Бог. Вот в чем проблема. Что же касается революции, то печенеги громили и разоряли Киевскую Русь без всякого Робеспьера.
И они принялись запечатывать врата и двери штабной печатью, обжигаясь горячим сургучом — у Сурикова руки дрожали от напряжения после рубки.
Генерал-майор Иван Дмитриевич Иловайский 4-й занял уцелевший особняк на Тверской, куда потом направились Бенкендорф и Волконский. Двор казаки успели заполнить повозками с отнятой у французов добычей. Чего только там не набралось! Особенно много громоздилось зеркал в старинных резных оправах, картины в золоченых пудовых рамах, серебряная екатерининская посуда, завязанная узлом в простыни, напольные часы, меховые салопы, перепоясанные веревками. Драгоценную церковную утварь и образа в ризах сваливали прямо на землю отдельно. Любопытно, что огромные картины, которые не удавалось стащить, нещадно кромсали, вырезывая фигуры и скатывая потом холсты в длинные трубки. Ландшафт и второстепенные персонажи обрекались варварами на погибель. Часть добра казаки взяли у мужиков, не позволив добытое у бегущих французов вывезти из города.
Столпотворение предметов выглядело весьма внушительно. Ограбленная Москва, однако, малой долей присутствовала здесь. Еще удивительней выглядел Иван Дмитриевич, восседающий барином в роскошном мягком кресле на крыльце и распоряжающийся взмыленными казаками — куда и что нести. Предметы побогаче и подороже Иван Дмитриевич велел складывать в вестибюле дома. Что на вид победнее и чему он цену не умел сразу определить, тащили на задний двор в сарай и там укладывали на пол, устланный соломой.
Когда Бенкендорф и Волконский подошли к крыльцу, Иловайский 4-й только что закончил раскассировать указанным способом очередной обоз.
— Чем это вы, Иван Дмитриевич, здесь занимаетесь? — спросил мягко Бенкендорф, зная вспыльчивый характер казачьего генерала, который после пленения Винценгероде стал непосредственным его начальником.
— Как чем? — удивился Иловайский 4-й. — Разве ты, батюшка Алексан Христофорыч, ослеп?
— Видеть-то я вижу, но не понимаю: зачем этот дележ? Ведь все полагается возвратить владельцам, особенно священные предметы из церквей московских. Как только прибудет митрополит, надо его сюда пригласить, чтобы он указал, куда следует оные доставить. Остальное выставить для обозрения.
Иловайский 4-й поднялся и хлопнул плетью по голенищу.
— Нельзя, батюшка Алексан Христофорыч! Я дал обет. Если Бог сподобит меня к занятию Москвы и освобождению ее от рук вражьих, все, что побогаче, все ценное, доставшееся моим казакам, отправлю в храмы Божии на Дон. А данный обет надо свято исполнять, чтобы не прогневить Бога.
— Иван Дмитриевич, дорогой, одумайтесь! Обет здесь ни при чем. Церковное имущество во что бы то ни стало должно быть передано митрополиту и народу русскому…
— А казаки, что ли, по-твоему, не русские?
— Да не о том речь. Конечно, казаки русские!
— Ну вот!
— Только ваши церкви на Дону не воспримут изъятое у своих же православных братьев.
— Воспримут, не беспокойся. Еще как воспримут, — улыбнулся генерал. — Да и возвращать их здесь некуда. Француз все здания в хлев превратил. Тут лет сто строить надо.
Волконский поддержал Бенкендорфа, однако Иловайский 4-й ничего не желал слушать.
— Ты, князь, молчи. Ты нашей жизни и счета не разумеешь. Казак откуда прискакал? Две тыщи верст отмахал. Он своей задницей и кровью все оплатил, а Русь спас.
Генерал ушел в вестибюль и продолжил там сортировку, не испытывая ни малейших угрызений совести. Бенкендорф попытался все-таки опять усовестить начальство. Он знал, что император Александр сильно недоволен атаманом Платовым за недисциплинированность: до него докатился слух, что лихой казачий предводитель был не совсем трезв в Бородинском сражении. Своими действиями Иловайский 4-й навлечет на донскую верхушку новый гнев государя, а Бенкендорф сроднился с казаками. Более того, он твердо убедился, что без соединений Платова войны с Наполеоном не выиграть. Платов сейчас уехал на Дон формировать свежее ополчение. Атаман нравился Бенкендорфу еще с павловских времен, когда тот не вылезал из арестантской Зимнего, куда его регулярно отправляли то за веселые проделки, то за собственное мнение, то за нежелание уступать дорогу петербургской знати, а то и за самоуправство. Но когда грянул гром, император Александр обратился к Платову со словами:
«Подсоби, атаман, в грозную годину. Без тебя Россия не выдюжит!»
Когда Бенкендорф и Волконский садились на коней, их догнал сотник Лобанов:
— Приказано передать, господин полковник, что генерал Иловайский 4-й назначает вас комендантом Москвы впредь до особого распоряжения и вменяет вам в обязанность преследование французов легкими отрядами, очищение города от наполеоновских агентов, лошадиных трупов, мусора и прочей падали во избежание распространения заразы, а также предлагает повести борьбу с различными разбойными шайками и требует водворения общей тишины и спокойствия. Об исполнении просит ежевечерне докладывать.
Получив странным образом руководство к дальнейшим действиям, Бенкендорф прежде всего отправил Волконского подыскать приличное помещение для коменданта, каковое и было обнаружено по левую сторону Страстного бульвара посреди густого, по случайности не обгоревшего сада, и Бенкендорф тут же приступил к исправлению новой и, надо заметить, необычной для него должности.
Часть третья
Масон
После оккупации
