ошалевшие от выступления Оленя, которого уже в заднем ряду похлопывает по плечу отец, мол, знай наших, молодец – не подвел, вполне себе спич, на международном уровне – осыпают линию щитоносцев камнями. Потом дружно бросаются на нас. Но у них – дружная толпа, а у нас – полноценный, считай десяток римского легиона.
— Р-р-а-а-а!
Ревет толпа, бежит толпа. Потоком, мутным, весенним, несущим мусор и щепки…
…Когда навстречу потоку встал строй щитов, самый молодой из людей Мамонта подхватил с земли камень и швырнул изо всех сил. Эх, отскочил! «Молодец!», — ухмыльнулся кто-то, вслед за ним нагибаясь за камнем. Булыжники застучали по щитам
Мои ребята, как тысячи лет назад (или – вперед?), римские легионеры, выстроились «черепахой» (разболтанной и не слишком умелой, как понимаю я сейчас), и вреда каменный дождь нанес немного. Вскрикнул неудачливый, поймав камень плечом, выставленное из-за укрытия, я проорал команду, что-то вроде «держать равнение, волки тряпичные!», строй щитов дрогнул и медленно двинулся на атакующих.
Это было страшно. Страшно даже нашим союзникам – «кремням». Когда над холмами взмыл общий наш крик: «Барра!», казалось, леса и холмы ответили невиданным до сих пор эхом, в котором слились наша память о прошлом – будущем – походах Святого Олега и Цезаря, атаках чудо-богатырей Суворова…
Рукопашная – страшно. Страшно было даже мне. Понимаю, как страшно было ребятам в этот первый бой. Но каждый чувствовал плечо друга в строю, и раз за разом клич древнеримского войска сотрясал воздух, неведомым образом – Бар-ра, Барррр-ра, Барра! В моих ребятах бурлили кровь и отвага воинов грядущих тысячелетий, берущих не числом, а умением, противопоставляющих толпе единый строй братьев по оружию.
Атака сплоченного, единого строя – это просто. И это жутко. Иногда, проверяя выучку Стражи и нашего ополчения, я встаю перед строем и приказываю: шагом – на меня. Строем, молча… Озноб продирает хребет, скулы сами собой твердеют – кажется, я снова на холме, и снова стена щитов глотает склон холма метр за метром, набирая скорость для удара… навстречу неизбежному. И взмывает победный крик, из вроде бы детских ртов, но ревущий как глотка мифического чудовища – «Бар-ра!!!»
Я кричу:
— Подтянись, правый край, не спотыкаться! — рычу на своих, — четче шаг, засранцы! Не киснуть! Не спать на ходу!
В бою не до реверансов и изящных манер. Сейчас каждый из моих юных солдат должен думать о том, как лучше выполнить затверженное на тренировках, а не о бое – тогда все будет хорошо, и мы – победители.
— Рр-а-а?!
Толпа не уверена. Их много. Напротив – жалкий десяток. Толпа помнит: ей были обещаны невиданные сокровища, а здесь, вместо того, чтобы покорно встать на колени и отдать победителям все… Здесь глотает расстояние бронзовая стена, покрытая чешуей змея… На расстоянии пока еще редкие медные защитные чешуйки панцирей сливаются в сплошное сияние. Так шкура змеиная сияет и плавится бронзой…
Сшибаются каменная стена с волной. Из-за стены щитов змеями взлетели и опустились гири кистеней. Кистень, он хорош и тем, что позволяет поразить врага из-за укрытия – щита. Вопли первобытных… И снова, уже рев разъяренного мамонта, выходящего навстречу горстке охотников, защищающего свое стадо, почуявшего победу – «Бар-ра!!!» На высокой ноте визжат девчонки – это не испуганный визг удирающей по пустынным переулкам парка от насильников малолетней жертвы, а визг атакующей кошки, или, хлеще того – гарпии, пожалуй, так точнее. Ибо кошек я слышал, им далеко до моих валькирий.
Удар толпы принимается на единый щит, шаг назад, кистени и мощнейший удар щитами, враз. Толпа просто летит наземь, люди расползаются на карачках в стороны. Сейчас можно всех перебить без труда – лови и режь… режь… но ярость отпускает так же быстро, как накатила вначале.
— Не калечить! Вязать, кого можно! Кто бежит – пусть!
В ход пускаются веревки, сыромятные ремни. С ловкостью опытных боцманов народ с помощью оставшихся в арьергарде «кремней», упаковывают пленных. Хотя «без подарка» из нападающих не остался никто, но повреждения некритичные, поломанные руки-ребра-гематомы – не в счет. Мои орлы и орлицы сияют как новые пятаки – на них ни царапины. Унылая орда сидит на земле, привязанные к шестам, готовые к транспортировке… двадцать рыл. Молодых рыл, кстати. Опять вопрос – куда теперь с этаким-то счастьем? Удрало всего человек пять. Преследовать не стали. Кто это счастье на себе потащит? Мдя. Ситуация – нападение злых татаровей на Илью Муромца: «Иде ж я вас, поганыя, хоронить-то буду, ась?»
Надо решать проблему. Осматриваю нападавших. Ира и Лена помогают наложить лубки на руки, ребра – заживут сами. Пара связанных валяется без сознания. Выясняется – один не пришел в себя с момента атаки, его «отоварил» Рома Ким, простым ударом тупого конца копья – пяткой или как его еще называют, подтоком, в нервный узел. Второй – кусался при упаковке. Приложил сердешного наш вполне себе Зоркий Олень, кистенем за непослушание. Толпа из племени Кремня во главе с достойным вождем, прыгает вокруг пленных, кривляется, швыряется кусками земли и экскрементов, плюется, норовит ударить. Выставляю вокруг пленников троих часовых, и провожу с вождем короткое совещание, на предмет, как поступают с пленными в таких случаях. Тот озадачен – на его памяти таких эпохальных бескровных побед не случалось… обычно в стычках или погибало один-два человека, или, поорав и побросавшись булыжниками разбегались восвояси. Раненых или свои с почетом добивали, — поломанная рука – не охотник, лечить не умеют, или чужаки, если свой оставался на покинутом поле боя… В дальние древние времена были племена, которые отправляли пленников на костер с гастрономической целью… но в случае обилия животной пищи, как тут, на Южном Урале, обычай каннибализма не прижился.
Я и сам помню – в мое время обычай людоедства, если брать начало века двадцатого, сохранялся на островах Океании, в основном, и был обусловлен в числе прочих причин отсутствием достаточного количества животного белка в рационе (смотри – В. Высоцкий подробно описал причины в песенке «Почему аборигены съели Кука»). Кратко вождь резюмирует – твоя добыча – чего хочешь, то и делай! Но, вообще то, выкуп не предусмотрен. Как вариант – прими их в племя, усынови, породнись кровью – это редко, но случается. Тогда они станут твоими родичами. Сразу заявляет – себе не возьму, и не думай. Мне такое „счастье“ и даром не нать, и за деньги – не нать! Союзничек, блин.
Ну ладно. А мне что все-таки делать? Принимаю на свой страх и риск решение – берем с собой! Пленников перевязывают – притягивают руки к шестам длиной полтора метра, не сломать, к легко раненым еще и привязывают поклажу – нечего филонить, пусть воины – настоящие – в руках держат оружие, таким образом, превращая их во вьючную скотину. Доберемся – разберемся. И увеличившийся на двадцать человек отряд движется бодрой рысью. Мамаши бодро сажают уставших от такого темпа бега чад на шеи пленников, те морщатся, но молчат, исправно тащат. На третий день происходит следующее. На стоянке неандертальцев, где мы решили сделать привал на ночь, с опушки выходят удравшие члены охотколлектива, так неудачно атаковавшие нас, и вовремя «сделавшие ноги». Теплая компания в сборе. Предводитель гоп-компании, оказавшийся сыном вождя племени Мамонтов (ну везет мне на сыновей выдающихся личностей, что делать?) объявляет следующее. Раз мамонтята не исполнили задачу похода, в племени их обратно не примут.
— Логично, — подтверждаю я.
— Раз великий вождь сразу не убил недостойных, попавших в плен, значит их судьба – впереди.
— Возможно, — почти соглашаюсь.
— Какая бы ни ждала судьба соплеменников, пятерка готова ее разделить – в поход шли вместе, вместе и вернутся, или погибнут в походе – дело житейское.
Вспоминаю Чаку. Что это? Фатализм и полное безразличие скота к своей судьбе, или нечто высшее – готовность стать плечом к плечу с товарищами, вместе с ними ответить за коллективно принятое решение? Рассуждения моего времени о сверхценности человеческой жизни – конечно привлекательны, но они – еще и индульгенция для негодяя и предателя, который для себя будет прав – я же сверхценен сам по себе, и значит – имею право удрать, когда погибают мои друзья, когда соплеменники стоят плечом к плечу?
