Страна городов

отказалась бы.

Когда неандертальская община в лагерь пришла – вообще стало поинтереснее. Мы даже танцы стали проводить, и концерты такие закатывать… Первобытные – такие чуткие к музыке оказались, прямо не знаю как – готовы дни и ночи напролет слушать, не есть ни пить… Чудно немного, но они хорошие – даже учат нас общаться по своему – образами… Вот бы узнать, что у Антона в его лохматой бестолковке, которую он по недоразумению головой называет, по отношению ко мне – какие мысли… А я? Наверно, люблю его, да?

Глава 38 Весна, весна…

Скорее – к зелени, к ликующим лугам,

Чтобы вновь зазеленеть на зависть небесам,

С зеленой юностью играть в траве зеленой,

Пока зеленый луг не стал покровом нам!

О. Хайям

От вечернего костра доносилась шутливая песенка, принесенная нами из кажущимися такими далекими прошедше-будущих дней. Исполнял дуэт из Инны Сорокиной и Севы Стокова. Инка осваивала недавно сделанное банджо, а Всеволод, отбивая ритм на небольшом барабане и нарочито грубым голосом вопрошал партнершу по дуэту:

Помнишь питекантропа-соседа,
Как тебя он от меня сманил
Тем, что каждый день тебе к обеду
Печень динозавра приносил.

Где потом мы были, я не знаю,
Только помню, словно в забытьи,
Как, того соседа доедая,
Мы сидели молча у реки.

И ночами снятся мне недаром
Холодок базальтовой скамьи,
Вековым покрытые загаром
Ноги волосатые твои.

Инна, нарочито потупив взгляд и нахмурив бровки, отвечала ему:

Я отлично помню, мой желанный,
Как в далекий некультурный век
Миловидной полуобезьяной
Увлекался получеловек.

Я была тогда, конечно, дура
И мужчин не знала до конца.
Штопала порвавшуюся шкуру
В поте волосатого лица.

Шли века, мужчины стали бриться,
И меня, оставив в дураках,
Ты ушел за крашеной девицей
В туфлях на высоких каблуках.

Слова этой шутливой песенки некоторые приписывают отцу А. Меню. Другие (их большинство), считают их народными из-за великого множества вариантов.

Парочка ребят-мамонтов, нарочито кривляясь, изображали страстное аргентинское танго. Веселье, вынесенное благодаря первым теплым вечерам снова к большому костру, набирало обороты. А в женском доме, на груди у вечной исповедницы – нашей Клавы, ставшей этакой общественной жилеткой для женской части поселка, прямо излучавшей доброту и сочувствие, рыдала Ирка Матниязова.

— Я точно убью этого гада. Паразит, только и знает, что дразниться, подкалывать! А он мне нра-а-а- а-вится… Эту гадину Лесную Лань вместе с ним укокошу, куда он – туда она, и говорить не умеет толком, а туда же – Ант-о-о-о-о-шча! Ненавижу! Тварь!

Великанша гоминида сочувственно ворчала, нежно гладила подругу по голове, посылала успокаивающие мыслеобразы, утешала. Как маленького ребенка, она взяла девушку на руки и стала укачивать, а та рыдая, упирала заплаканную рожицу в платье своей огромной няньки. Влюбленной девчонке было невдомек, что двумя часами раньше, в ту же подушку плакала разлучница – Лесная Лань, жалуясь на другого гада – брата названного Антона, Зоркого Оленя, который на нее внимания не обращает, как за ним ни ходи. Забыв рядом с Клавой немудреный браслет и вспомнив о пропаже, вернулась с посиделок Лань. Увидев предполагаемую соперницу, в лучших традициях женских схваток без правил вскинулась на нее Ирка:

— Че пришла? Счас прибью, чтоб моему другу на глазах не моталась, ты… — дальше пошли выражения ненормативной лексики, подразумевающей, что девушки подозревают друг дружку в порочащих связях со всеми жителями окружающих лесов, рек и полей, что… В общем, дальше неинтересно, потому что, окончив членораздельно изъясняться, дикими кошками дамочки бросились друг на друга и вцепившись в волосы, покатились по широкой, как проспект лежанке, шипя и царапаясь. Ирка могла бы, используя знание единоборств, запросто убить свою соперницу – навыков хватало. И Лань вовсе не отличалась робостью, присущей своему тотему, а тоже могла при случае сладить и с взрослым мужчиной, если он из другого племени – набралась навыков на занятиях. Но сейчас – дрались извечным женским способом две разнесчастные девицы, отстаивающие свое право у воображаемой соперницы на понравившегося им парня.

— Я тебе за моего Оленя глаза вырву!

— Не тронь Антона!!!

Забившись в угол от греха, на шоу смотрела зрительница концерта – Клава. Затем, опасаясь за целостность кожного покрова участниц, а более того – за сохранность лежанок, она аккуратнейшим образом сграбастала обоих за воротники огромными ручищами, и отнесла их, вопящих и вырывающихся, к озеру. Немного подумав, укоризненно покачав головой, гигантопитек размахнулась, и послала орущих на разные голоса девиц в озеро, по краям уже оттаявшее. Вынырнув, со скоростью хороших глиссеров, те атаковали