научил жить в согласии с природой премудрый инстинкт. И пока умений, подаренных безошибочным инстинктом, хватало, дивный народ побеждал неуклюжих и бестолковых людей. Но потом в руках противника заблистали бронзовые и стальные мечи, на смену лукам, с которыми люди не умели как следует обращаться, пришли арбалеты, а следом громогласный порох. И эльфы начали отступать, сдавая одну позицию за другой. Инстинкт, некогда помогавший выжить, обернулся другой стороной: теперь он не давал освоить новое искусство, которое в руках людей так беспощадно убивало. В песнях об этом пелось неохотно, и уже по этому можно было судить о растерянности дивного народа. Все-таки они были не зверьми, которые безропотно вымирали под натиском людей, у них был разум, почти задавленный инстинктом, но все-таки живой, они умели петь песни и часто сочиняли их, чтобы петь по вечерам. Вот и сейчас чуть в стороне на два голоса пели эльфы:
В этой песне тоже была правда, и не было поэтических преувеличений. Но это была очень старая песня, из тех времен, когда эльфы были хозяевами земли. В ту пору нетрудно было оказаться одному на день пути в любую из сторон. Ведь даже для эльфа день пути по лесному бездорожью – это чуть больше тридцати километров.
– Я очень долго бродил по небесным мирам, – медленно говорил Роман. – Долго по человеческим меркам, но ведь жизнь у меня осталась человеческой, короткой, поэтому я и говорю, что бродил долго. И наконец я нашел мир, в котором должны быть эльфы. Но их там нет, ни на день, ни на сто дней пути. Там есть деревья, травы, птицы и звери, иные очень опасные. Но там легко дышится и царит настоящая живая тишина. Если я хоть что-то понимаю в жизни, то это и есть та самая живая тишина, которой не осталось даже в Лориэне.
– Я не вижу этого, – произнес Анетэль, – но верю, что ты говоришь правду. Хотя от этого ничего не меняется, ведь эльфы не умеют летать. Когда-то они умели плавать по морю, но сейчас нам и плавать негде.
– Летать умеют люди. Я отвезу тебя туда, а потом ты вернешься и расскажешь, что видел.
– Из Валинора не возвращаются.
– Это не Валинор, ведь я вернулся, – замерев произнес Роман. Больше всего он боялся, что услышит: «Но ведь ты не совсем эльф», – однако, из темноты упало короткое:
– Да.
– Ты пойдешь со мной?
Опять было долгое молчание, живая тишина, которую не нарушала далекая песня, бесконечная, как мелодия ветра в сосновых кронах или лопотание Тапки на галечных перекатах.
– Там и впрямь, как поется в песне?
– Не знаю, Анетэль, ведь я все-таки не вполне эльф, – произнес Роман слова, которых так боялся. – Это можете решить только вы сами. Но для этого ты должен слетать туда и посмотреть не моими, а собственными глазами.
– Я буду думать.
– Думай быстро, ведь жизнь у меня недостаточно длинна для серьезных размышлений. Ты же знаешь, долгие размышления порой бывают вредны. Я потому и стреляю плохо, что вечно раздумываю, как лучше спустить тетиву. Сегодня ты должен решить, станешь ли ты эльфийским разведчиком среди звезд или вы навсегда останетесь в здешней тесноте. А завтра я пойду к владыке Гладриэлю и буду рассказывать ему то, что только что слышал ты.
– Я буду думать, – упал ответ. – И еще я буду разговаривать…
Анетель встал и бесшумно канул среди стволов.
Остаток ночи Роман провел свернувшись под деревом. Иногда он задремывал, но больше просто лежал, слушая живую тишину, которой не осталось даже в Лориэне. Он знал, что больше ничего не сможет сделать, завтра ему скажут «да» или «нет». Именно завтра; эльфы способны веками раздумывать и колебаться, но раз уж вышел к рубежу, стрелу нужно спускать без лишних размышлений. А Анетель, кажется, сумел проникнуться чуждым его народу поэтическим сравнением и теперь тот самый инстинкт, что не велит мешкать с выстрелом, заставит его завтра дать ответ.
Владыка Гладриэль был чудовищно стар. Чем-то он напоминал мамонтовое дерево, гигантское, несокрушимое, но уже не способное к полноценной жизни. Волосы его были такими же белыми, как и у всех сородичей, но сквозил в этой белизне мертвенный оттенок, выдающий возраст. Кожа давно потеряла гладкость, из походки исчезла стремительная легкость. Всякий человек без колебаний дал бы престарелому эльфу лет шестьдесят, но ученые, анализируя рассказы, записанные некогда Ромиком, оценивали возраст Гладриэля в семь-восемь тысяч лет. Упоминания о более древних событиях, в которых якобы участвовал предводитель эльфов, списывали на поэтические преувеличения, и очень немногие верили, что если эльф рассказывает, что была некогда суша между Азией и Америкой, и он сам в молодости по этому перешейку хаживал, то так оно и было, именно сам и хаживал, а память предков тут ни при чем.
Никем и ничем владыка не правил, никакой особой власти у него не было, и властелином он считался только по праву старшинства. Среди эльфов было еще несколько долгожителей, возраст которых наложил отпечаток на их внешность, но все они уступали Гладриэлю, хотя их советы мало отличались от того, что произносил владыка. Запретов и приказов среди эльфов не существовало, всякий воин подчинялся или не подчинялся старшему исключительно по доброй воле. В этом дружном отсутствии единства крылась еще одна причина эльфийских неудач в войнах с людьми, после которых эльфы уже тысячу лет старались уходить от прямых схваток.
Слух о том, что Кэрдан Корабел сыскал Валинор, и будет рассказывать об этом владыке, разнесся по всей долине, так что на поляну перед древним дубом пришло больше полутысячи остроухих обитателей. Это было удивительное скопление народа, ибо эльфы терпеть не могут толпы, и редко можно встретить отряд больше полутора десятков лучников. Сегодня речь шла о серьезных вещах и потому не было слышно смеха и малопонятных человеческому уху шуток.
Гладриэль в таком же сером плаще, как и его подданные, в такой же мягкой обуви и с таким же луком, что и у всех, стоял, прислонившись к пятиохватному дубу. Эльфы вообще не любят сидеть, зато стараются при всякой возможности прижаться к живому дереву, которое, как они считают, придает им силы. Так ли это, ученые ответить не смогли, но за последние полтора десятилетия и среди людей появилось множество охотников обниматься с березками и кленами. Даже раздел медицины образовался – дендропатия, рассуждающий на тему, к какому дереву следует прикасаться при той или иной хвори и как при этом достичь эльфийского долголетия. Дуб в этой симпатичной, хотя и сомнительной дисциплине символизировал мощь, стойкость в испытаниях и зоркий ум, так что Роман мельком подумал, что владыке сегодня очень понадобится помощь лесного великана, который был впятеро младше самого эльфа.
Дождавшись знака повелителя, Роман начал говорить. Он рассказал о своих скитаниях и о том, что нашел среди звезд землю, которая ждет эльфов. «Лориэн» – повторял он раз за разом, живописуя, какая там тишина и до какой степени там никого нет. И все же, когда Роман замолк, Гладриэль произнес негромко, словно повторяя вчерашние слова Анетеля:
– Значит, ты все-таки сыскал Валинор… Жаль, что ушедшие предки не захотели показаться тебе, мне было бы приятно получить привет от них и узнать, как живут в небесном мире старые друзья.
– Это не Валинор, – твердо возразил Роман. – Там никогда не было ни единого эльфа.
– Тогда почему мы должны уходить туда?
– Вы не должны, вы можете. Пойдет только тот, кто хочет. А кому там не понравится, сможет вернуться домой.
– Из Валинора никто не возвращается, а если это и впрямь не Валинор, то с чего бы кому-то хотеть в эти незнакомые земли?
– Потому что эта земля, – Роман топнул ногой, – больше не может быть вам родиной. Потому что среди эльфов уже триста лет не появилось ни одного ребенка! А там простор и тишина…
Тишина была и здесь, на площади единственного эльфийского селения. Страшная, недобрая тишина. Только что полуэльф Кэрдан Корабел произнес самую чудовищную вещь, которая могла коснуться эльфийского слуха. Даже ночью, под покровом шалаша, с глазу на глаз эльфы не смели говорить на эту
