он его ненавидел. Злое, бурое, черное – то, что давно унесло его отца и заглотило, не заметив. Он представил море, бушующее совсем рядом, бьющееся о стены башни, – вот-вот проломит.
Такое же злое.
Такое же сильное.
Вот оно, подумал Энвель.
Волна становилась сильнее, и Сопляк, в чьих пальцах вот только были несколько стекляшек, уже чувствовал, что не удержит ее. И не хотелось удерживать; он был сейчас всесильным. Был магом. Он отпустит море, и оно поглотит всех, кто смеялся над ним, всех, кто дразнил его холмами, кто принимал за дурака.
Это кто еще здесь дурак!
Его швыряло из стороны в сторону, ослепляло брызгами, глушило ветром – но даже сейчас, в утлой лодчонке, он был этому морю хозяином.
Это мой узор.
Только мой.
Пропали мысли; пропала даже злость, осталось только пронзительное наслаждение собственной силой. Он вскинул руки, отпуская волну, и она хлынула в башню.
Фингар первым воззвал к Луне, увидев, как браслеты лопаются на его запястьях. Радостно потряс руками, прикрыл глаза, услышав, как бежит по венам освобожденная жизнь.
Энвель вскочил, когда и с него спали браслеты. Волосы его тут же разметало ниоткуда взявшимся ветром. Значит, он был прав, только человек может освободить от людской магии… а бисер – материя глупая.
Впитывает все, что дают.
И, видно, он впитал за долгое время всю тоску, все желание вырваться на волю – потому что теперь доски сами срывались с окон, замки плавились на дверях, и стражников швыряло о стены будто ураганом.
– Свобода, братья! – закричал вдруг кто-то из младших. – Свобода!
По башне пошел странный гул – будто по огромному тонущему кораблю.
– Уходите, – сказал Энвель младшим. – Уходите сейчас.
– Постой, Старшая ветвь… – это Ривардан.
– Уходите. Это приказ старшего. Ривардан, быстрее!
Солдаты, караулившие снаружи, ринулись в дом – но и их отбросило ветром, а с тем, кого не отбросило, теперь легко справлялись сами эльфы. Они уйдут и станут сражаться. По-другому, так, как не умели их старшие. Станут травой в поле, веткой на дереве, камнем в стене. Всех – не уничтожишь.
Тур Финшог сотрясалась. Энвель надеялся, что она выстоит. С него уже хватило разрушений. Он чувствовал брызги на лице, тяжкий морской ветер обрывал дыхание. Еще немного, и волна потопит их вместе с человеком.
Вдруг все кончилось.
Ураган смел узор со стола, свалил человека со стула – и прекратился. За открытыми теперь окнами было тихо. Или младшие поубивали всю стражу, или же те испугались колдовства и сбежали…
Энвель опустился на колени рядом с человеком, приподнял его голову. Губы чужого были в крови.
– Что это было? – спросил он через какое-то время, придя в себя. Энвель его понял.
– Это был бисер, человек, – сказал он.
Тот сел, потирая голову.
– Все ушли? – спросил он. На сей раз по-эльфийски. Энвель кивнул:
– Тебе тоже надо уходить. Я представляю, что твой народ может сделать с тобой, и мне бы этого не хотелось. Я помогу тебе уйти и запутаю следы.
– Я не дезертир, – сказал Сопляк по-остландски, поднимаясь на ноги. – И не предатель. У меня… нечаянно получилось.
Он поднял с пола уцелевший бисер. Волна теперь представлялась будто во сне. Как ему пришло в голову ее вызвать?
– Я бы хотел, чтоб ты ушел, – сказал эльф. – Мне кажется, не так много людей умеют играть в бисер, и мне жаль будет, если ты погибнешь.
– Я не предатель, – повторил Сопляк. Он присел на корточки рядом с одним из стражников. Длинный Петар был мертв. Сопляк подошел к двери, свисающей с петель. Посмотрел наружу, вернулся, с трудом поднял упавший стул и сел. Посмотрел на эльфа устало:
– А тебя я должен убить.
Энвель кивнул. Он тоже поднял один из упавших стульев. Было так спокойно сейчас, и свежий вольный ветер дул в окна. Они сидели в тишине; человек машинально перебирал стекляшки на ладони.
В конце концов Энвель спросил:
– Как тебя зовут, человек?
– Шон, – ответил тот. – Шон из Байлеглас.
– Что ты хочешь строить, Шон?
– Я не умею строить, – сказал тот, и в голос вернулась прежняя злость. – Я без вас – не умею!
– Это же игра, – мягко сказал Энвель. – В игру не играют поодиночке, из бисера никто не станет строить один.
Шон молчал долго, а потом поднял голову.
– Dale an Argead. Я хочу ее увидеть.
– Хорошо, – сказал эльф. – Я покажу тебе Серебряную долину. Смотри…
Их пальцы встретились, когда они потянулись к горстке бисера.
II. Последний эльф из Атлантиды
«Умер, умер Великий Пан!» – этот вопль уже прозвучал из края в край по всей опечаленной и потемневшей земле богов, по волнам, омывающим светлый берег Лесбоса. Но мы, люди XIX века, ожидающие в сумерках нового, еще неведомого солнца, предчувствуем, что Великий Пан, умерший пятнадцать веков тому назад, скоро должен воскреснуть…
А еще говорят, будто эльфы не умирают…
Фортинбрас Стукк встал, сделал шаг и невесомо-легким движением закрыл покойному глаза. Он провел здесь весь вчерашний вечер и всю ночь, потому что хоббит ли, эльф, верзила или гном, да хоть орк поганый, не важно – всегда должен найтись тот, кто посидит рядом и проводит в неведомое. Туда никто не должен уходить в одиночестве. Так заведено спокон веку, и заведено правильно.
Кто сказал, будто эльфы не умирают?
То есть умирать-то они, может, и не умирают. Кто знает? Но вот погибнуть – это пожалуйста. И встала обида. Ведь уж как берегла судьба Луэллина! Как берегла! И все Средьземелье прошел, да не в наши благостные времена, а в те стародавние, беспокойные, когда еще и прапрадед прапрадеда Фортинбрасова не родился, а может, и того раньше. И море переплыл – от Серой Гавани до самой своей Арды Незапятнанной. И там столетиями жил, и там дела свершал – уж великие ли, не великие ли, не нам судить, но – дела. И в приснопамятные один горестный день и одну бедственную ночь выжить умудрился. И потом в Море Мрака один изо всех уцелел. А уж про века, здесь проведенные, и говорить не приходится… И на же тебе! Поганая балка, что при постройке нового Бар-Суккова дома канат оборвала и упала, торцом на лету зацепила, угодив точнехонько в голову. И – нет больше эльфа. Сгинул Луэллин, не за щепотку трубочного зелья пропал…
Фортинбрас посмотрел на усопшего. Эльф лежал на спине – спокойно, вытянувшись, словно и впрямь уснул. Только дыхания не было. И еще – контуры тела, казалось, утратили четкость очертаний, как если бы оно источало незримый, нездешний свет. Или в этом повинны слезы на его, Фортинбрасовых, глазах?
Он повернулся и вышел из комнаты, выключив лампион и беззвучно притворив за собою дверь.
А три дня спустя холм над эльфовой могилой был уже насыпан и выложен дерном – холм, каких не возводили орк знает сколько веков, со времен погребения последнего тана.
По старинной традиции столы были расставлены кругом, опоясывающим подошву насыпи – не как один
