лицу и подумала, что отделалась малой кровью.
– Вика, – сказала Наталья напоследок, – я созвонилась с Мишей. Он свободен в воскресенье и будет ждать тебя возле Боровицкой. Телефон его я тебе эсэмэской сброшу.
– Спасибо.
Раньше, до того, как все изменилось, мне нравилась фразочка «перед смертью не надышишься». Я повторяла ее к месту и не к месту. Когда Наталья отключилась, я подумала, что теперь-то прочувствую значение этой фразы сполна. Четверг, пятница, суббота – достаточно времени, чтобы сойти с ума в ожидании.
Но как-то не вышло.
Наверное, дело было в доме Валентины Петровны. Он искренне поверил мне и приютил меня с любовью и теплотой. И Астра перестала на меня сердиться. Я перевезла вещи, хорошо спала, решила пару старых рабочих проблем. У меня не получалось чувствовать опасность. Я и не стремилась о ней думать. Какой в этом смысл? Через три дня мне понадобится вся моя выдержка. Глупо было бы потратить ее заранее.
…Мишу, повелителя метропоездов, было видно издалека. Он курил возле вестибюля станции, разглядывая меня, пока я подходила быстрым шагом. Рюкзак у него оказался точно такой же, как у меня, только другого цвета: у меня – синий, а на плече Миши висел зеленый. И весь Миша был зеленый и пятнистый – в полевой форме и берцах «Англия». Выглядел он внушительно – косая сажень в плечах, почти два метра роста. Голубоглазый блондин. Он посмотрел на меня сверху вниз и поздоровался.
– Привет, – сказала я, глядя на его ботинки. – Не промокают?
– А я их влагооталкивающей, – сказал Миша.
– Это правильно.
– Ну, поехали? – Миша кинул окурок в урну.
– Ага.
Когда он развернулся, я заметила под курткой милицейскую дубинку. «Интересно, – подумалось мне, – это в метро ездить опасно или он собирается выйти вместе со мной?» Миша шел быстро, не оглядываясь. Я подумала, что я ему, похоже, не нравлюсь. Но в этот самый момент Миша присел на корточки возле запертой стеклянной двери, развернулся и подмигнул мне. Я невольно улыбнулась.
Мягким движением Миша приложил ладонь к замку – так же, как Валентина Петровна притрагивалась к стенам своего дома. Взгляд Миши расфокусировался, он приоткрыл рот и тихо-тихо зашипел. Просто выдохнул: «Ш-ш-ш-ш…» Я услышала, как щелкнул замок – так, как щелкает пистолет при холостом спуске. Миша поднялся и с видом джентльмена отворил передо мной дверь. Он выглядел донельзя довольным собой.
– Спасибо, – сказала я. – А поезда ты так же уговариваешь?
Миша хмыкнул.
– Это же просто замок, – ответил он. – Поезда все непростые. Ломаются как целки… Извини, – он ухмыльнулся.
Я пожала плечами.
В вестибюле царила полная тьма. Миша достал фонарик и посветил в сторону эскалаторов, словно приглашал в свое царство. Я пригляделась и поморщилась. Станция отрастила себе какие-то противоестественные подземные джунгли. Разве могут растения жить в такой темноте? Выгнутые, перекрученные стволы и ветви слегка покачивались под лучом фонарика. Они были мутно-белесыми и осклизлыми.
– Нас здесь не съедят? – спросила я.
– Не должны, – весело отозвался Миша. – Осторожно на ступеньках. Очень скользкие.
По соседнему эскалатору струился ручей. Часть плафонов раздавили лианы. Я вдохнула сырой воздух. Что-то здесь казалось мне странным. «Офигенно, – подумала я с сарказмом. – Здесь же все странное, вообще все». Но что-то было неестественным даже в контексте. Спустя минуту я поняла. В мрачном подземелье должно пахнуть гнилью и затхлостью. А пахло в метро так же, как всегда пахло в метро. В смысле, так же, как раньше.
Мы прошли уже половину эскалатора, почти на ощупь. В густой темноте впереди прыгал луч Мишиного фонарика. Я потянулась в сторону и потрогала скользкий побег.
– Миша, – окликнула я, – а что это за лианы? Это ведь не растения. Это такие грибы?
Он остановился и посветил фонариком в мою сторону. Я увидела, что он улыбается.
– Нет, – сказал Миша. – Ни то, ни другое. Это пластик. И резина.
– Офигенно! – Я почувствовала что-то вроде восхищения. – Само метро настолько изменилось?
– Да. Пошли быстрее. Ты сейчас еще раз удивишься.
– Куда уж дальше-то?
Миша засмеялся.
Я успела решить, что пластиковые джунгли заполняют метро целиком. Но они быстро закончились. Миша объяснил, что для огромного организма метро они – что-то вроде ресничек для беспозвоночных. С их помощью метро прислушивается и принюхивается к тому, что происходит снаружи. Из-за того, что с виду эти выросты похожи на щупальца, ходят слухи, будто они могут кого-то схватить и утащить. Но это чистейшее вранье и выдумки. Если метро захочет убить, то поступит так же, как дома наверху, – обрушит своды. Может ударить током. А реснички у него нежные.
Внизу, на станции, было сухо. Я потянула носом воздух: похоже, вентиляция работала.
– А теперь, – сказал Миша, – сюрприз. Фонарь сейчас выключу, не пугайся.
– Ага.
Стало темно. Я улыбнулась. Миша явно гордился своими умениями и радовался, что их есть кому показать. Меня и правда одолевало любопытство. Почему-то было совсем не страшно.
Я услышала шаги: Миша удалялся. Потом он вдруг заорал во всю глотку:
– Э-э-эй! Лапа-а-а! Я пришел!..
И вспыхнул свет. Я зажмурилась от неожиданности. Свет показался слишком ярким, я даже заслонила глаза рукой. Проморгавшись, я увидела счастливого Мишу: он стоял впереди, широко раскинув руки. Он снова заорал, окликая «лапу», и в ответ донесся далекий вой и негромкий перестук колес. Я вспомнила, как машинист в Веденино уговаривал электричку, и подумала: «Вот, значит, кто – лапа». Миша оглянулся, и я подмигнула ему.
– На самом деле, – сказал он, расплывшись в улыбке, – я вчера прогнался на ней.
– Что?
– Я вчера подготовил все. Лапа не любит далеко от кольца уезжать. Я ее долго уговаривал.
– Спасибо.
Станция изменилась, но не сильно. Переродились только материалы. Пол, кажется, стал металлическим и чуть ли не золотым. Его покрывал тонкий и отчетливый орнаментальный узор. Бронза, вроде, должна была окислиться? Золотой пол ясно мерцал, отражая свет. Я подняла взгляд: барельеф на дальней стене стал смутным, лица исчезли. Стилизованное дерево выглядело теперь просто деревом, темно-алым на золоте. Опоры арок истончились и вытянулись, овалы проходов сильнее прогнулись внутрь. Белый потолок остался белым, но цвет его приобрел глубину и радужный отлив, как у лунного камня.
Подъехавшая Лапа фыркала и сопела на Мишу. Миша хлопал ее по синим бокам, приговаривая: «Ну ты моя хорошая, ну ты красавица». Потом позвал меня.
– Поговори с ней, – посоветовал он.
Лапа вздохнула, как умеют вздыхать поезда, и открыла двери.
– Я не умею, – сказала я смущенно. – У меня никогда не получалось с ними разговаривать.
– Да что тут уметь? Ну представь, что с собакой говоришь.
Я помотала головой. Так непривычно! Астру я никогда не сравнила бы с животным, и дом Валентины Петровны тоже. Дома были существами самодостаточными и самоуверенными – даже те из них, кто хорошо относился к людям. А Лапа, похоже, хотела общаться.
– Лапа, – сказала я, – Лапа…
Я осторожно дотронулась до стекла в окне. Свет внутри вагона загорелся ярче.
