усмешки на лице Любы. Я спросила:
– Что такое?
– Ялийфирр, – прошелестела Люба. – Вика, ты – ялийфирр.
Я помотала головой:
– Ну и шутки у вас.
– Ты – ялийфирр, – повторила Люба. – И ты изменишься, когда совместишься.
Я обиделась и разозлилась. По-моему, это была плохая шутка. Мне не понравилось.
– Вранье, – сказала я. – Все, кому положено, уже изменились. Даже Астра перестала расти.
– Нет, – Люба смотрела мне в глаза. Если бы у стоматологического бура был взгляд, он был бы именно таким. – Нет. Дома изменились раньше, потому что в них раньше… никого не было. Никто не сопротивлялся. Люди будут сопротивляться. Долго.
Я пожала плечами.
– Я тебе не верю.
– Это глупо, – сказала Люба.
– Если бы я была эльфом, я бы как-нибудь это чувствовала.
– Сопротивлялась, – лицо Любы исказилось в зубастой ухмылке.
– Вика, – вдруг сказал Миша.
Голос его звучал странно. У меня мурашки по коже побежали. Я быстро обернулась к нему. Вид у Миши был виноватый. Нервными механическими движениями он достал сигарету и стиснул так, что она раскрошилась.
– Вика, – сказал он, – ты… Вообще-то ты правда эльф.
Я хотела ответить «и ты туда же!», но ответила только:
– Что?
– Мне Лапа сказала, – жалобно выговорил Миша. – Я сначала решил, она напутала чего-то.
– Миша, что ты несешь?
Он вздохнул и повесил голову.
– Вика, – сказал он. – У тебя даже взгляд такой же.
Тут меня осенило.
– А те двое, – спросила я, – которые приезжали к Астре. Они за мной приезжали?
Люба едва слышно просвистела что-то на своем языке. Потом ответила:
– Посмотреть.
– Ясно.
Я поднялась и вскинула на плечо рюкзак.
– Я думаю, что вы все ошиблись, – сказала я. – И Лапа что-то напутала. Люба, расческу я отдам Валентине Петровне и скажу все так, как ты просила. Миша, пошли. Лапа нас ждет.
– Пошли, – грустно согласился Миша.
Он запалил мятую сигарету и встал. Люба тоже встала, выпрямившись во весь колоссальный рост. Ее тень упала на меня. Из горла ялийфирр вырвался едва слышный короткий скрежет. Послышался цокот копыт: равнодушная лошадь тронулась с места и подошла к хозяйке.
Люба пыталась говорить в голос. Я слышала, как это ей трудно: на свист и шипение срывался каждый слог.
– Ты… вер-р-р… неш-ш-шь… с-с-ся…
Я пожала плечами.
Как всегда, первыми его появление заметили долгоживущие и дети.
Эльф, задумчиво почивавший на лавочке напротив ворот мастерской, неожиданно вскинул голову и обратил взгляд в сторону ближайшего перекрестка. Один из троих орков-подростков, что втихую давили в подворотне бутылку ворованного портвейна, уронил полупустой стакан, а остальные двое его даже не обматерили.
К перекрестку приткнулся старенький пикап, прирученный, наверное, еще до Крымского Передела.
Орки торопливо отступили в спасительную полутьму подворотни. Эльф принял менее расслабленную позу, даже оторвавшись от давно не крашенной скамеечной спинки.
Из пикапа вылез живой, одетый в выцветшую джинсу и тяжелые гномьи ботинки. Он был совершенно лыс; даже с такого расстояния эльф различил татуировку на голове. Экскаваторный ковш, зависший точно над ухом. И силуэт живого рядом – не то эльфа, не то человека. А, может быть, не слишком коренастого орка.
Эльф мгновенно понял, что у другого уха вытатуирован собственно экскаватор, а лапа с ковшом тянется через весь обритый затылок.
Орки татуировки не рассмотрели. Главным образом из-за иного строения глаз. То есть, что-то такое темное, украшающее голову приехавшего на пикапе они различили, но внимание их было занято в основном пристегнутым к куртке ружьем – тяжелой помповухой без приклада.
Живой забросил за спину бурый шмотник – всего на одну лямку – и неторопливо направился к воротам, над которыми красовалась (если это слово можно было применить к выцветшим буквам) лаконичная вывеска:
Мимо эльфа живой прошествовал, даже не взглянув в сторону скамейки.
За воротами открылся небольшой дворик, упирающийся в вереницу боксов-гаражей; на площадке перед единственным открытым боксом замер грузовик «Ингул» с болезненно откинутой вперед кабиной. Рядом в неменьшей задумчивости, чем грузовик, стоял пожилой кобольд в истертом от долго употребления кожаном фартуке поверх спецовки. Обуви на кобольде не было.
Когда лысый приблизился, кобольд порывисто обернулся, разомкнув сложенные на груди руки.
– Геральт? – сказал кобольд с удивлением. – Какими судьбами? Привет!
– День добрый, Сход Развалыч, – поздоровался тот, которого назвали Геральтом. По тону его чувствовалось, что к кобольду он питает глубокое и совершенно искреннее уважение. Как к отцу или учителю.
– Геральт, – послышался голос, который мог принадлежать только эльфу. – Значит, ты и правда ведьмак?
Геральт чуть повернул голову и скосил взгляд: в воротах стоял эльф, решившийся наконец покинуть лавочку.
– Это кто, Сход Развалыч? – осведомился ведьмак после десятисекундного раздумья.
Кобольд снова раскинул руки в стороны, только на этот раз не для объятий:
– Не знаю. Назвался Иландом. Он ждет тебя уже седьмой день, и я его считал полным идиотом, потому что не ожидал твоего появления. А он сослался на какой-то неведомый мне принцип Шекли и принялся тебя ждать. Глазам не верю просто. Что за принцип, а, почтенный?
– А, – ведьмак неожиданно вздохнул и устало махнул рукой. – Дурацкий принцип. Но иногда работает. Потом как-нибудь расскажу.
И он повернулся к эльфу.
– Зачем ты ждал меня?
– Я хочу тебя нанять.
– Я работаю за деньги, – предупредил ведьмак. – Причем, за немалые.
– Я знаю, ведьмак. Я знаю даже то, что вы, ведьмаки, работаете только с полной предоплатой. Но у нас нет выхода.
– Ну, что же… Где мы можем обсудить вашу проблему? Здесь недалеко, на Туровской есть замечательный шинок.
– Мне все равно, – ответил эльф.
– Сход Развалыч, – ведьмак снова обратился к кобольду, – я снова у вас остановлюсь, вы не против?
Но кобольд ответить не успел: его перебил потенциальный наниматель Геральта:
