оправдывает ли это его собственную беспечность? Возможно.
Оставив за спиной рынок с его толпами, Рыбак пошел по узкой тенистой улице Волов, на которой ночью встречалось мало прохожих — местность знаменита грабежами. Да вот же, всего два дня назад Городская Стража обнаружила еще один истерзанный труп. Вон там, на ступенях в лавку, торгующую квадратными штырями, заклепками и деревянными рамками, на которых сушат свежесодранные шкуры и прочие забавные вещички. Даже днем ходить сюда рискованно. Всему виной тени…
Из одной выступило тощее привидение с жабьим лицом, расколотым надвое широкой улыбкой, отчего черная его голова стала напоминать перезревшую тыкву. На голове лежала связка воловьих кишок… нет, это волосы, и в них сидят но меньшей мере три паука…
— Ты! — прошипел человек, сверкнув глазами и тут же отведя их в сторону. И снова сверкнув.
— Никто иной, — чуть заметно вздохнул Кел Тат.
— Кому бы еще. — Голова склонилась набок, но венок волос не соскользнул. — Очередной идиот. Город ими кишит! «Никто иной». Что за ответ? Но, с другой стороны, не следовало мне выскакивать на пути. Так что лучше держаться просто. — Голова выпрямилась. Пауки вновь заняли место на макушке. — Я принес приветствия от моего блестящего сумасбродного повелителя. — Внезапный переход на шепот. — Блестящего, да, самое подходящее из слов. Используй один раз, и дело в шляпе навсегда! — Он снова возвысил голос. — Когда это будет сделано…
— Извини, — прервал его Рыбак. — Какое такое «это»?
— Это самое, разумеется. Глупый Искарал — держись проще! Еще проще! Слушай, дорогой посредственный бард, когда все это будет сделано, ищи прыщи… или нет, угри. Угря? Хоря? Проклятие, я должен был заучить послание наизусть! Купи хоря… сыщи угря… не говоря… опять все зря… ох, дыханье Худа! Я посмел назвать его «блестящим»! Пусть бы послал Сордико Шквал, да-да, чтобы я следовал за славнокачающимися кораблями ее ягодиц… — тут он начал качать головой из стороны в сторону, из стороны в сторону, выпучив глаза.
— Спасибо, — сказал Кел Тат, видя, что человек только мычит и облизывается, — за, э… послание. Уверяю тебя, я понял.
— Разумеется. Ты понял — ты же мужчина, не так ли? Боги, почему простая раскачивающаяся походка вводит нас в бормочущее восхищение… зачем нужны богини и боги, когда есть такие задницы?
— Интересно, чьи? А теперь, когда послание твоего повелителя доставлено, могу я идти дальше?
— Что? Конечно. Иди прочь. Ты только отвлечение, вот ты кто.
Бард склонил голову и продолжил путь.
Толпа вокруг новоосвященного Храма Падшего Бога, или Храма Скованного, или попросту Храма Цепей, как называло его большинство, была густой и странно упорядоченной. Все потели, но не по причине солнечного утра, а скорее отдавая дань болезненного отчаяния и нетерпеливой надежды.
Однако двери на узком фасаде оставались закрытыми, запертыми изнутри. Приношения складывали рядом — медные и оловянные монеты, звенья цепей, нелепого вида застежки и дешевые украшения.
Бедек и державшая ручки его тележки Мирла оказались в гуще толпы дрожащих алкоголиков, рябых, хромых и изувеченных. Взирали молочные глаза, словно катаракта была расплатой за слишком острое зрение; другие глаза были наполнены тоской по чуду, жаждой благословения, мольбой о случайном касании руки Пророка. Уродливые лица поднимались, следя за створками дверей. В середине людской гущи царило невыносимое зловоние — запах гнилых зубов и выдохи больных легких. Со своего невысокого насеста Бедек мог видеть лишь плечи и затылки.
Он заскулил, потянул жену за тунику. — Мирла! Мирла!
Обращенный на него взор был одновременно неистовым и … мелким; Бедек потрясенно увидел ее — и свою — ничтожность, незначительность, подлость. Они, подумал он, ничем не лучше окружающих. Каждый желает, чтобы его заметили, выделили, подняли над остальными. Каждому грезится, что он попадет в фокус божьих глаз — глаз, сияющих пониманием и милосердием, глаз, сознающих несправедливость и неравенство существования. Бог сделает их правильными. «Он сделает нас — каждого и всех — правильными. Целыми». Но Бедек не верил в это. Не за этим они пришли. Он и Мирла совсем другие. Они не похожи на здешнюю шваль. Они… понимаете, они потеряли ребенка.
Они уже узнали, что двери не откроются до полудня. Иногда они остаются запертыми и дольше. А иногда Пророк вовсе не показывается. Если он воссоединяется со своей болью? рассказывали им, то не показывается целыми днями.
«Да, да, но он благословляет людей? Помогает людям?
О да. Я сам видел человека в ужасной боли, и Пророк забрал ее.
Он исцелил того человека?
Нет, он испепелил его. Отправил дух — обретший покой — в руки Падшего. Если ты страдаешь, то здесь надо закончить жизнь — только здесь, понимаешь, ты можешь быть уверен, что душа попадет в родной дом. Туда, в любящее сердце Падшего. Тебе не хочется вновь обрести ноги? На другой стороне жизни, вот где ты их найдешь».
И Бедек понял, что, похоже, Увечный Бог не сможет им помочь. Не найдет Харлло.
Ему тут же захотелось домой.
Но Мирла не уходила. Жажда всё пылала в глазах, но она трансформировалась и уже не имела отношения к пропавшему Харлло. Бедек не знал, чего она желает теперь, но был напуган до глубины души.
Цап пытался сделать повязку, в которую можно поместить обеих недвижимо лежавших на полу малявок. Он убедился, что обе еще дышат — ведь известно, что слишком долгое удушение может привести к смерти, а ему нужно быть осторожным. Он всегда душил их осторожно, ведь если только одну найдут мертвой, он может сказать, что она уснула и не проснулась, ведь такое бывает с малышами. А потом заплакать, потому что все будут этого ожидать.
Бедняжка. Но она ведь всегда была слабенькой? Так много нынче слабых детей. Только сильные, умные выживают. В конце концов, таков мир, а мир не изменишь ни на кроху.
В районе Дару, у Высокого Рынка живет человек — всегда хорошо одетый и с полным кошелем монет — про которого говорят, что он берет малышей. Десять, двенадцать серебряных консулов за девочку или мальчика, все равно кого. Он знаком со многими богатыми людьми — он просто посредник, но все идут к нему, если не хотят, чтобы кто-то что-то узнал, чтобы нашли маленькие тела, чтобы люди начали задавать вопросы.
Прогулка будет долгой, особенно с Мяу и Хныкой; вот почему нужно сделать повязку вроде тех, какие делают матери — ривийки. Вот только как они…
Дверь распахнулась, и Цап подпрыгнул от внезапного ужаса.
Мужчина, вставший на пороге, выглядел знакомо — он приходил в последний раз вместе со Стонни Менакис — и Цап сразу угадал, что драгоценному Цапу угрожает опасность. Ледяной страх, немыслимая сухость во рту, стук сердца…
— Они просто уснули!
Мужчина выпучил глаза: — Что ты с ними сотворил, Цап?
— Ничего! Уходите. Ма и Па нет. Они ушли в Храм Цепей. Приходите позже.
Однако мужчина вошел в дом. Рука в перчатке как бы случайно коснулась Цапа, отбросив от неподвижно лежащих на полу девочек. Удар сотряс Цапа — и, словно была выбита некая пробка, страх овладел им целиком. Мужчина встал на колени, опустив ладонь на лоб Мяу; Цап вжался в стену.
— Я позову стражу… я кричать буду…
— Заткни поганый рот, или я тебе помогу. — Быстрый, суровый взгляд. — Я ведь даже не начал, Цап. Пора расплатиться. В день пропажи Харлло, в тот день… — Он поднял руку, встал. — Они одурманены? Рассказывай, что ты сделал.
Цап хотел было наврать, но тут же подумал: если сейчас рассказать правду, то мужчина может поверить в ложь, которую он расскажет потом… в ложь о другом деле. — Я просто придушил обеих, потому
