убежище», — писал Финн Скордерюд. Центральная функция убежища — защита личности. Отступить, уйти в себя — значит ограничить проявления внутреннего «Я», когда чувствуешь угрозу со стороны. Неумение регулировать нагрузку приводит к бегству. Оно может принять форму работы или постоянных разъездов, легализующих беспокойную неусидчивость20. Это подтверждает пример Вебера. Как только «извержений» становится слишком много, а дозы снотворного возрастают, он отправляется на юг. Бессонница освобождает его от работы, еще больше освобождают путешествия. В частности, ему не нужно думать о многих социальных обязательствах. В 1910 году Марианне пишет своей свекрови, что «с удовольствием принимала бы вечером гостей, но господа нервы нам этого не позволяют».
Чета Вебер — прекрасный пример того, как можно сделать «нервы» общим знаменателем и сохранить с их помощью динамику в супружеских отношениях. Переписка Вебера с женой — настоящий кладезь информации о представлениях того времени — свидетельствует о том, что теории функционирования нервной системы в начале века не отличались единообразием и находились в постоянном развитии. Само понятие «нервы» не имело клинически точного содержания и потому употреблялось очень широко. Диагнозы — неврастения, нервозность — толковались неоднозначно. Они могли означать «ничего серьезного, всего лишь нервы», а могли служить этикеткой серьезного психического заболевания. Симптомы варьировались очень широко — от пассивности и бессилия до латентной агрессивности и взрывов эмоций, — и сопровождались алкоголизмом, депрессией, наркоманией и даже сифилисом. О «нервах» на рубеже веков говорят повсеместно мужчины и женщины, на работе и дома. «Нервы» становятся непременным атрибутом жизни людей, занимающихся напряженной умственной деятельностью, показателем приложенных усилий и сложности работы, интеллектуалы культивируют их как особую, лишь им присущую болезнь.
Вебер и его жена постоянно консультируются у новых врачей, однако никому не доверяют. Постепенно они сами начинают разбираться в «нервах» и стараются освободить свою психику от их влияния. В 1909 году Вебер пишет жене: «похоже, у меня неврастения... Это не депрессия, но я плохо сплю и не могу заниматься работой, требующей концентрации». В целом, однако, Вебер отрицал диагноз «неврастения» применительно к себе, считая, что это оскорбительно для его интеллекта. Веберу было нестерпимо думать, что нервы могут мешать работе мозга. «Моя проблема — бессонница», — твердил он и страшно боялся психических заболеваний. Пример Ницше пугал его.
Когда кризис остался позади и Вебер снова начал работать в полную силу, он обращал особое внимание на четкость методологии, очевидно, чтобы доказать другим и себе самому, что его мозг здоров. Он говорил о бесстрастности своего «холодного мозга», уточняя, что именно эта холодность спасала его в часы нашествия демонов. Эротические фантазии, пугавшие и истощавшие его долгие годы, оставили после себя страх перед безумием.
Бессонница, таким образом, освободила Вебера от рутины четко спланированной профессиональной деятельности. Его профессией была наука, но она не имела ничего общего с преподавательскими буднями. Одной мысли о семестрах, занятиях, преподавании предмета в рамках определенного количества академических часов было достаточно, чтобы болезнь вновь напомнила о себе. Много позже Вебер скажет, что в университетской среде преобладают механистичность, усредненность и карьеризм и что в ней мало кому удается выжить, не получив серьезных психических травм21. Освобождение наступило лишь в 1903 году, когда Вебер оставил должность. В том же году он начал работать над книгой, которая принесла ему известность и стала классикой социологии — «Протестантская этика и дух капитализма». В книге, в частности, говорится о трудовой этике пуританства, которая рождает «ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида»22. Вебер неоднократно возвращается к обсуждению широко распространенного в то время предрассудка: полноценным человеком является лишь тот, кто усердно работает. Это слабое место Вебера. В течение нескольких лет этот тезис так давил на него своей тяжестью, что Вебер не мог свободно дышать.
Для облегчения тяжелых состояний используются специальные препараты.
Вебер живет с бромом, засыпает с бромом. При комнатной температуре бром представляет собой жидкое вещество, присутствующее в морской воде и соленых источниках. Лекарство, сделанное из него, считалось относительно безвредным стандартным средством помощи при нервных расстройствах. Его успокоительный эффект открыли в 1850-е годы и прописывали прежде всего женщинам. Но после того как диагноз неврастения получил распространение в Европе в 1890-е годы, потребление брома резко возросло. В 1930-е годы препараты брома рекомендовали всем, кто страдал неврозами и бессонницей. Достоинством этих препаратов считалась естественность происхождения и отсутствие снотворного эффекта. Они давали «успокоение», и сон наступал «сам собой». Однако длительное применение и высокая дозировка лекарства приводили к отравлению, симптомами которого были апатичность, депрессивные состояния, ослабление сексуального желания, замедление речи и движений.
Правда, по сравнению с другими препаратами, имевшими хождение на рынке, действие брома было относительно мягким. Опиаты (опиум, морфин, героин) и хлорал имели серьезные побочные эффекты23. Морфин вызывал головную боль, кошмары и зависимость. К хлоралу тоже быстро развивалось привыкание, и у пациентов проявлялись различные осложнения в виде сыпи, катара желудка, нарушений памяти. Это было первое полученное синтетическим способом снотворное средство, которое стали активно применять, так как оно облегчало наиболее распространенные симптомы нервных и психических заболеваний. В массовой культуре, и в частности в комедиях, хлорал был известен как «нокаут-капли» (англ. knockout drops) — ими одурманивали героинь перед соблазнением. Лекарство имело резкий вкус и оставляло после себя неприятный запах изо рта и желтые пятна на одежде и постельном белье. Но несмотря ни на что, этот препарат позволял пациентам из высшего общества облегчать свое состояние в домашних условиях, без помещения в клинику. Иногда его использовали как средство скорой помощи. Например, один известный стокгольмский врач прописал хлорал девушке из высшего света накануне свадьбы. Диагноз: «бессонница, сексуальная неврастения»24.
Следующая группа препаратов состояла из барбитуратов, созданных немецкими химиками в начале XX века и названных по имени возлюбленной одного из ученых, Барбары. Барбитураты имели целый ряд преимуществ: форма выпуска — белый порошок без запаха и неприятного вкуса, эффективность в малых дозах (в отличие от брома, который, как и хлорал, был неприятен на вкус и обладал высокой токсичностью). Барбитураты действовали быстро и имели мало побочных эффектов. Названия первых препаратов — веронал и мединал (трионал был их конкурентом) — быстро вошли в массовый лексикон. Барбитураты успокаивали страхи, облегчали меланхолию, оказывали снотворное действие.
Веронал был очень популярен в частных клиниках нервных болезней (психиатрические лечебницы предпочитали пользоваться более дешевыми средствами — бромом и хлоралом). Во многих детективах Агаты Кристи фигурирует веронал, писатель Стефан Цвейг (и не только он) ушел из жизни, приняв большую дозу этого снотворного. Со временем веронал стал обычным домашним средством, которое доктора рекомендовали дамам, страдавшим от приступов тревоги и депрессии, вплоть до 1960-х годов.
Вебер перепробовал все существовавшие тогда лекарства и постоянно писал о том, как коварны снотворные препараты. В те времена, как и теперь, пациенты прекрасно понимали, что постоянно принимать успокоительные средства нельзя. Глотая порошок или капли, Вебер знал, что на следующее утро в голове будет туман и будет трудно концентрироваться. Побочные действия могли продолжаться до недели, но бессонница казалась страшнее. «Чтобы обеспечить себе несколько дней работоспособности, мне приходится злоупотреблять довольно сильными снотворными средствами, и те, кто видит меня уже “готовеньким”, не знают, каково мне приходится на самом деле», — пишет он в 1909 году, когда его хотели избрать председателем Немецкого социологического общества. Приняв на себя это бремя, ему пришлось бы попасть в зависимость от ядов, утверждает Вебер. На это он пойти не может. Вебер снова, уже в который раз, пользуется своей бессонницей, чтобы отказаться от дел, которые его не привлекают.
Вебер делает все возможное, чтобы избежать зависимости, но безрезультатно. Даже на отдыхе он чувствует сонливость, одно из побочных действий успокоительного лекарства. Когда бром не помогает, Вебер принимает трионал. Сначала, как это всегда бывает, лекарство дает положительный эффект, но вскоре проявляются осложнения. Такое впечатление, будто Вебер пытается решить уравнение с тремя неизвестными: наркотик — сон — работа. Есть, например, рассказ о том, как они с женой уехали на восемь дней к морю после «усиленной работы на фоне трионала».
