– Я думаю, ты ему как прецедент нужен, – сказал Рафик. – Вероятно, наш Витя какую-нибудь аферу готовит с полным своим перевоплощением. Чтобы спрятаться от врагов и правосудия. Избавиться от дактилоскопических и прочих индивидуальных примет. Стряхнуть груз прошлого. А пока наблюдать будет, пройдешь ли ты испытание.
– Считай, что тебе повезло в румына втелешиться. Румыны в нашей стране редкость. Вероятность столкнуться со своим суррогатным родителем равна почти что нулю.
Эту тему Витя по моей настойчивой просьбе открыл. Дело в том, что я заметил за собой одну странность: не мог равнодушно пройти мимо клочка материи или тряпки – непременно совал в карман. Это наводило на мысль, что мой родитель – или лучше сказать, донор – либо вор, либо портной.
– Если хочешь, я выясню. Витя все может. Витя за ценой не постоит. Дробота спасет мир! – выдавал он свою героическую кричалку.
А пока сообщил следующее:
– Они этих болванов на ферме содержат. В состоянии искусственной комы.
– Кто «они»?
– Фермеры. Но даже если кого-то из этих гомункулов оживить – не выходят из младенческого состояния. Главным образом потому, что ко всему равнодушны. Любопытства к жизни у них нет. Волевого импульса. Первого всплеска, толчка. Сидят на капельницах. Вернее, лежат. Так что возни с ними немного. Разводить их не так хлопотно, как овец или поросят. Контрабандный ввоз осуществляют цыгане. Заказчики? Ну, мало ли кому и по какой причине надо из жизни уйти. Страховые взносы стали обременительными, полиция наехала или друзья. Идет к цыганам и договаривается. Цыгане – с румынскими «овощеводами». Туда – биоматериал от заказчика. Оттуда – клон, соответствующий его биологическому возрасту. Далее этот клон, не выходя из комы, погибает при подобающих статусу заказчика обстоятельствах. Вряд ли вскрытие установит, что в голове у покойного пусто. Зато генетическая экспертиза факт гибели нашего фигуранта полностью подтвердит. Убоину с почестями хоронят. А заказчик тем временем удаляется в пустыню вместе со своими деньжищами. Изменяется до неузнаваемости посредством пластических операций. И чистый, со свежими силами, вновь вступает в борьбу под названием «жизнь», – он привел в качестве версий ряд громких убийств. – Но эти спецболваны – естественно, по спецзаказу. На них особый тариф. А организмы попроще у них на фермах во всякое время в наличии. Они там штабеля наклонировали. Не знают, что с этими болванками дальше делать. Перепроизводство. Так что я тебя за бесценок купил.
– Заказы на сканеры размещают на продвинутых предприятиях, – поведал мне Рафик. – Под видом экспериментального медицинского оборудования. Заводы и не знают, что изготавливают.
– И много уже изготовили?
– Пока один.
– На наши заказы конкурс, – подтвердил Витя. – Недавно два оборонных предприятия передрались. Менеджеры перестреляли друг друга из своих же изделий. Наука – она и в подполье наука. Даже работает где-то подпольный СверхНИИ – по разработке сверхчеловека.
– Где же готовят кадры для этого?
– В Румынии, – пошутил он. – Вру. Сам прикинь, кто, по-твоему, притормозил утечку мозгов?
– Неужели ты?
– Нет, я не в этом бизнесе. Но хотел бы войти. Как ты думаешь, за тебя небольшой пакетик акций дадут?
– Если моя догадка верна, то тебе хана, – сказал Рафик. – Он просто обязан убить твой оригинал – для чистоты эксперимента. И посмотреть, что будет с двойником после этого. А потом и двойника уберет – как свидетеля. Да и меня, по всей вероятности, тоже.
Стало ясно (но и грустно тоже), что Рафик, конечно, прав.
За время, проведенное мной у Вити, я окреп и набрал вес. Из кожи на голове стали вырастать курчавые цыганские волосы.
Витя начал вслух задумываться о моей дальнейшей судьбе.
– Что же с тобой делать, румын? В нашей многонациональной, но малофункциональной стране надо брать на себя какие-то функции. Мне один чинарик документы обещал на тебя выправить. И даже полную родословную расписать – с румынскими господарями, цыганскими конокрадами и всякими кутюрье. Запишу на тебя половину кинотеатров. Ты будешь Карабас, а я – Барабас, будем вместе вертеть вертепом. Ну хочешь, ты будешь Барабас? – предлагал он. – Или охрану кинотеатров на себя возьмешь. После того, как милиция распалась на полицию и ментов, последние перешли на работу к нам. Но этой бывшей милиции свой Мюллер нужен.
– А ты говорил – Карабас.
Однако Светка ни в качестве Карабаса, ни в мундире шефа-геноссе Мюллера видеть меня не желала. Боялась, что ли, что я часть Витиных денег на себя оттяну?
– Я тебя все равно отсюда сживу! – шипела эта змея. – Я тебя в подвале сгною, если не съедешь!
– Шла б ты в шоп, – сказал я почти что почтительно.
Когда я входил в дом, мне в спину вонзился истошный Светкин фальцет.
– Слышь, Свет! Ты матом так больше не выражайся, ладно? – ласково прокричал ей из бассейна Витя. – И не ходи голая! О-ка?
Светило солнце. Пригревало газон. Хороший день для культурной революции.
– Если ты его не прогонишь, я его сама прогоню!
– Да ты что, совсем прибурела, сука? Если ты главная, тогда я – кто? – доносились до меня враждующие супружеские голоса.
Витя стал ежедневно и надолго отлучаться. Иногда на сутки и более. Меня же предупредил:
– К Светке моей не суйся. У нее уже я есть. Это родину можно скопом любить, а не Светку. Хотя, – развивал он далее, – даже родина не может принадлежать всем, а только наиболее любящим. Вообще, люди делятся на тех, кому удается любить родину, и тех, которым в этом отношении не повезло.
Он перечислил ряд счастливчиков (первых любовников), заключив:
– Свальня, прикинь?
Про себя он полагал, несмотря на дивиденды от кинобизнеса, что родину он любит пока еще недостаточно горячо.
– Светке вот не надо ее любить. Ей вполне хватает того, что меня любит. А мне – надо.
Светка была порядочно сексапильна. Ее истерическое отношение ко мне было для меня загадкой. Не полагала же она всерьез, что Витя отдаст мне половину бизнеса? Однако Витя, видимо, лучше знал- понимал супругу. И ее беспричинную неприязнь ко мне истолковал как изобличающую амбивалентность, сопутствующую ее сексуальному влечению ко мне же. В общем, однажды в спортзале, отрабатывая друг на друге удушающие захваты, мы подрались.
Наутро ломило ребра, шею было не повернуть, скулы саднило. Витя за ночь мог успокоиться, а мог набраться новой ярости: Светка кого угодно способна взвинтить. И я опасливо полагал, что в случае продолжения разборок он схватится за оружие, в руке не дрогнет дробовик – хотя я был уверен, что гладкоствольным ружьем, что висело в его кабинете и ждало своего выстрела, его арсенал не исчерпывался. Поэтому я максимально насторожился, когда он без стука вошел ко мне.
– Пойдем, – сказал он. В руке его вместо винтовки был литровый вискарь. – О бедах да о бабах поговорим.
Мы спустились вниз на место вчерашней схватки и расположились прямо на матах. Утром хмель догоняет быстро. Через полчаса мы уже были довольно пьяны.
– Я тогда еще в бойцах ходил, – откровенничал Витя. – Привезли меня по одному адресу. Надо было стрясти должок. Звоню. Открыли. Вошел. Стал работать по корпусу. Потом по морде заехал, а морда – как даже моих две. А твоих – три или четыре будет. Потом спрашиваю: «Ты – Матвеев?» А он говорит: «Я Корчагин». Ну, говорю, извини. А что сказать? Кто не слышал про Олега Корчагина? Личность известная. С самим Валуевым к бою готовился, да вдруг забухал. Стою, смотрю, как он разворачивает свое тело и всей своей чудовищной массой бросается на меня. Будто в замедленной киносъемке, хотя скорости ему не занимать. А как говорит мой тренер по физике: «
