квадрате». В общем, выбросил он меня с балкона. Адрес-то почти правильный оказался, только улица Энгельса, а не Маркса. Водитель, сволочь, напутал. Ирония судьбы.
– Заплатка на голове после того случая?
– Нет, тогда только ногу сломал. Кость на болтах. А заплатка – та со школы еще. Тоже одному заехал, да директор откуда-то увидал. Схватил за ухо, завел в помещение, в котором стояло четыре стула, одним из которых и ударил по голове.
– Трудное у тебя было отрочество!
– Трудное. Да и юность не легче. Да и сейчас. А за гробом, вероятно, нас ждут новые сюрпризы судьбы.
Он поморщился и взялся за правый бок. Печень, что ль, его беспокоит?
– Беспокоит? Да она бесит меня! В общем, сам видишь: кость на болтах, черепица титановая, печень скручена параличом, и вообще – нет такого места на мне, по которому бы не били. Сквозная от выстрела, в глазах двоится от сотрясений, да приближается старость со скоростью шестьдесят минут в час.
– Ты еще вполне бодр, – сказал я.
– Вчерашняя схватка очень меня огорчила. Ты ж меня едва не одолел. Меня! Кто? Искусственный румын! Так что сам видишь, реинкарнация мне крайне необходима, – он впервые прямо заявил о том, о чем мы с Рафиком только догадки строили. – Чтоб и дальше земные сроки наматывать. Да и с позиции здравого страха за жизнь неплохо иметь себя в двух экземплярах. Я давно что-то подобное предполагал. Насчет смены себя. Вернее, замены носителя. Подготовить себе, типа, резерв. Перетащить в новое тело свой внутренний мир – неотъемлемый, имманентный, – запросто произнес он. – И тут про Муслюма в виде анекдота мне преподносят! Я носом повел. Осторожненько все выяснил. Однако дело беспрецедентное, насколько я понял в меру своей учености. Может непредвиденное произойти. Вот я и решил, что лучше этот процесс разбить на два этапа. Первым этапом пойдешь ты, вторым – я, а на пересылке встретимся.
Из спортзала мы переместились на кухню, из кухни – в сад.
– А что с тобой делать, да еще после этих всех откровений, – вот вопрос? – продолжал Витя, подтверждая наши с Рафиком худшие опасения. – Не оставлять же в живых, сам посуди!
– А может, – забеспокоился я, – как-то иначе? Не обязательно убивать?
– Не отменять же задуманное! Я уж и организм себе подобрал – атлетического телосложения. Это в царстве разума размер не имеет значения. Мы ж пока в другом царстве живем. Небезразлично, в какой форме хранить свое содержимое.
– Может, я эмигрирую куда-нибудь? По-тихому…
– Есть другой вариант. Будешь у меня в подвале гнить. Сожалея о своей несвежести.
Что-то у них со Светкой чуть что – сразу в подвал!
Ближе к обеду у Вити выработался некий план. Пока что в виде предположений.
– Есть у меня корефан, Овир, – сказал он. – Ликвидировать его, что ли? А что? – продолжал он оживленно. – На меня не подумают: наши интересы не пересекаются. На тебя – тем более. Тем более, – повторил он, – что к тому времени, как они думать начнут, ты будешь совсем мертв.
Об Овире я был наслышан. Без него в нашем городе ни одну визу на тот свет не выписывали.
– Чем тебе Овир не угодил? – спросил я.
– Да, в общем-то, угодил.
– Тогда зачем?
– Да так… Интересно, как жизнь после этого обернется.
Я его понял: пресловутая охота к перемене участи даже на воле покоя нам не дает.
– Сделаем из тебя мину: обложим взрывчаткой, подпустим поближе и взорвем. Будешь этот… хасид. То есть шахид, конечно. Ничем не рискуешь. Вернешься к своему обычному, нормальному состоянию – и все.
– Может, как-нибудь без взрывчатки? – уныло возражал я. – Пистолет или ружье с оптикой…
– Взрывчатка – она, брат… Миг – и жизнь вдребезги. Так, что ошметков не соберешь. Не люблю похорон в открытом гробу. У меня некрофобия.
– И все-таки как-то бессовестно получается!
– Ты, рома, не умничай. В школе, конечно, нам говорили: это нехорошо, то плохо. Но с тех пор много чего утекло: воды, крови… Мир изменился. Я тоже другой стал. А где совесть была – там крыла выросли.
Что ж, не он один претерпел такие этические мутации.
– Ну а как же… А как же Дробота, что спасет мир? – прибег я к последнему аргументу.
– Мир! А причем тут ты? – и добавил для смеху: – В утешение могу сказать следующее. Обещаю свою новую жизнь прожить иначе. Не брать от нее лишнего. Никого без надобности не обижать. Не посягать на чужую жизнь и другие либеральные ценности.
Пили мы, очевидно, до позднего вечера – с перерывами на аперитив. Конец всего этого я не помню. Ни в той, ни в другой голове не запечатлелся конец. Следующей визуальной картинкой был балкон. Влажный, как всегда по утрам, газон. Небо, неубранное после вчерашнего.
Помню, снился под утро сон.
– Я тебе даже две визы выпишу, – говорил Овир, лично вешая на меня тяжелый пояс. – Главное – сделать хорошую мину. А хорошая мина при даже плохой игре разнесет эту игру вдребезги.
Не исключено, что между этими двумя одинаковыми умами тоже существует нечто вроде спутанного состояния, думал я, глядя с балкона, как Витя отъезжает на своем БМВ. И оппонент, сочтя Витины думки для себя опасными, мог бы сработать на опережение. А если нет, то телефон Овира наверняка имелся в Витином мобильнике. Выяснить этот номер, позвонить, предупредить? Переиграть ситуацию?
Тут без стука распахнулась дверь, вошел Витя, сказал:
– Ну что, пора от страшных снов перейти к делу. Знаешь, я тут и повод для убийства подобрал – разногласия в вопросах модернизации экономики. Это сейчас самый модный мотив.
Тут я опять проснулся, и вообще в течение дня засыпал и просыпался множество раз, удивляясь сонливости. Вялость, которую я приписал похмелью, угнетала меня. И безразличие, едва ль не покорность судьбе. То же самое происходило со мной в тюрьме, и бесконечные перезагрузки до того замутили мой ум, что я уже не понимал, кто я и где нахожусь.
– Надо что-то решать! – бормотал-беспокоился Рафик, бегая меж наших двух шконок. – Убьет твою копию этот бандит. Мне ж ее надо понаблюдать обязательно. Мне ж еще почти полгода пыхтеть!
– Ты ж сам сказал, что первым делом он от оригинала избавится.
– И то правда! – сказал он и несколько успокоился.
Я заметил, что в своей эгоистической увлеченности экспериментом он мне не очень сопереживал. А самое удивительное, что и сам я сопереживать нам обоим не торопился. Ни себе, ни совладельцу моей личности на воле – если волей можно назвать периметр Витиного участка.
Витя, очевидно, уже пожалел, что по пьянке со мной разоткровенничался. Вечером он сказал:
– Убивать, действительно, не то что жалко, но как-то нерационально. Я сейчас как раз думаю над тем, как тебя рационально использовать. Может, Михалковых с Кончаловскими забашлять, чтоб кино про тебя сняли?
– Надо было сначала с намерениями определиться, а уж потом проект затевать, – сказал я безжизненно.
– Не люблю загадывать, – сказал Витя. – Загадывай, потом отгадывай, почему все не так…
Документы, друзья, деньги – все это в городе у меня было. К сожалению, на другое лицо. Если бежать, то бежать надо в двух экземплярах. Иначе не имеет смысла побег. Не оставлять же в заложниках часть своего «я». Но если уйти от Вити не составляло труда, то о побеге из заключения не стоило даже думать. Да и воли на свершение подобных действий у меня вдруг не стало. Я опять задремал.
– Сомлел, – то ли приснился, то ли донесся сквозь сон Витин голос. – Ешь витамины, бегун!
Приступы моей абулии не укрылись от Рафика.
– Возможно, что двойники не обладают полной самостоятельностью, – теоретизировал он. – Что они ограничивают друг друга в степенях свободы. То есть воля одного тормозит волю другого. Как ты думаешь? А?
