Ты не сказал ни врачу, ни милиции, из-за чего устроил весь сыр-бор. Я понимаю, есть тайны, которые мы никому не можем открыть. Ты не объяснил в чем дело раньше, можешь не говорить и сейчас, вот только…, что мне сказать твоей матери, когда она немного успокоится? У нее наверняка будут вопросы.
Ананьев погладил рукой лысину и вздохнул.
— Не думай сейчас ни о чем, ты устал, а я пойду, покурю…
Он сделал движение, будто опирается рукой о кровать, чтобы подняться с нее, сам же, краем глаза, увидел, как у парня мгновенно появилось озабоченное выражение лица.
— Борис Михайлович, — позвал его Андрей.
Ананьев участливо обернулся.
— Что Андрюш?
— Обещайте, что никому не скажете, кроме мамы, хотя она, я думаю, и так догадывается.
— Конечно, обещаю, — Ананьев заговорщически подмигнул парнишке. — Только, Андрюша, сосредоточься, пожалуйста, и давай по порядку. Вернись немного назад и рассказывай мне, с чего все началось.
Парнишка заговорил:
— Все началось днем, когда отец зашел домой. Мама в это время в магазин за продуктами отправилась. Он весь прямо сиял от счастья и радостно говорил, что долго ждал этого. Я, наверное, тоже этого ждал. Глупо было в моем положении игнорировать такую опасность. Но все время думал — а, может, пронесет, может, обойдется…
— Андрюш, подожди секундочку, — вставил реплику Ананьев. — Ты говоришь об ожидании… чего?
— Принятия меня в члены, — продолжал Андрей, — той организации, в которую ходит папа. Отец плясал от восторга. По его мнению, я должен был не просто служить там, как он, а мне надо было посвятить свою жизнь религии. Самое плохое, что он меня об этом никогда не спрашивал, хочу ли я посвящать жизнь религии или нет.
Парень замолчал.
— А дальше? — задал стимулирующий вопрос Ананьев.
— Дальше было хуже. Отец спросил меня, чувствую ли я, как благоволит ко мне судьба. Я ответил, что нет. Сначала он вроде принял это за шутку и всего лишь пожурил меня: мол, не хорошо в такие годы веру терять, вера — не девка, другую не найдешь. А я тогда не выдержал и сказал ему все. Где они, говорю, девки-то? У меня и времени не было с ними встречаться. С детства жил, как в монастыре. Не хочу больше, — крикнул, — этого монашества. Хочу, как все мои знакомые, джинсы носить, а не бесформенные штаны, друзей домой приглашать, компьютер с ди-ви-ди ромом хочу, а не культ-походы в музеи. Он тогда аж в лице переменился и посерел весь. Вон! Заорал. Катись, мол, ублюдок, дармоед. Пришлось уйти. Пошел, помню, тогда в сарай, взял мотоцикл, пока отец не увидел. Спасибо маме, она знала, что мне очень хочется мотоцикл, и что я даже тайком права получил. Месяц назад у меня был день рождения, и она подарила мне ключи. Сначала я не понял, ведь на курсах водил мотоцикл, который ногой заводился. А это была подержанная, очень подержанная, но «Ямаха», со стартером, прямо как у машины. Мама, наверное, целый год собирала на нее, отец уж точно денег не добавил. Сел я на мотоцикл и захотелось мне уехать. Далеко- далеко, куда-нибудь на дальний восток, где меня никто не знает… Поехал и через пару кварталов встретил, точнее увидел, бывшего одноклассника — Женьку, с которым этим летом школу заканчивали и остановился возле него. Не сказать, что мы друзья, но хорошие знакомые, — точно. Он спросил, чего я такой кислый, а когда услышал мое объяснение, сразу предложил съездить на рыбалку, с ночевкой. Я согласился, — мой мотоцикл и бензин, его — экипировка и продукты. Мы поехали к его дому. Он все хвалил, как у моего мотоцикла глушители тихо работают. Дальше, я должен был подняться к нему на 7-ой этаж, достать из стенного шкафа палатку и снести ее вниз, а он захватывал все остальное — удочки, наживку, хлеб, спички, котелок, еще что-то. Женька записку оставил для родителей, где будет, я тоже маме позвонил с его домашнего, объяснил куда отправляюсь и почему. Она, конечно, нашей ссоре с отцом и грядущим впереди скандалам не обрадовалась, но поняла — выхода нет, придется меня отпустить, иначе только хуже будет. Спускаемся, а Женька и говорит: поехал кто-то, по улице, на мотоцикле, глушаки тихо работают, прямо как на твоей «Ямахе». Вышли из подъезда, а мотоцикла нет, видно это мои глушаки и были…
— Ты случайно оставил ключи в замке зажигания?
— Нет, видно этому человеку ключи не понадобились. Я так и бросил вещи на тротуар. Мне показалось, что вместе с мотоциклом кто-то украл мою свободу…
Андрей взглянул на Ананьева, как бы ища поддержки.
— Я понимаю тебя, — отозвался Ананьев.
— Маму жалко, — парнишка закусил губу. — Не думал я, что она так рано с работы вернется. Ведь мама диспетчером в такси работает. Сегодня должна была ночь дежурить. Видно, опять какая-нибудь сменщица упросила ее отдать полсмены, чтобы потом наоборот поменяться. Они часто так делают — у кого ребенок болеет, у кого еще чего стрясется. Мама никогда никому не отказывала, она такая добрая.
От переживаний и разговора Андрей явно устал.
— Все понятно Андрюша, — проговорил Ананьев. — Теперь все ясно. Поспи, тебе необходимо отдохнуть.
Андрей закрыл глаза.
— Спасибо Борис Михайлович, — сказал он. — Мне очень хотелось сейчас выговориться, только было некому.
Тело Андрея обмякло и на мгновенье Ананьеву показалось, что парнишка умер. Лишь наклонившись вперед, он смог различить, что тот дышит.
Ананьев осторожно, почти на цыпочках вышел из комнаты, увлекая за собой девушку в куртке с нашивкой.
В прихожей он жестом подозвал к себе милиционера и врача.
— Вы дали ему успокоительное? — спросил он доктора. — Пусть за ним кто-то последит.
Врач кивнул и сделал знак медсестре, та быстро скользнула в комнату.
— Все просто и обыденно, — продолжал Ананьев. — Парнишка перенес сильный стресс, вызванный его личными неприятностями, который и стал причиной попытки самоубийства. Прошу принять к сведению, сержант.
— Стресс? — переспросил милиционер.
— Стресс, так и запишите в протоколе, — почти, что по слогам проговорил Ананьев. — Остальное вам сообщит ваша сотрудница из психологической службы. Она слышала весь разговор.
Женщина на банкетке, — мать Андрея, перестала выть и теперь всего на всего плакала, расспрашивая врача о том, насколько серьезно пострадал сын, в какую больницу они его сейчас повезут, и, утверждая, что она поедет с ними.
— Если позволите, я бы хотел удалиться. Похоже, больше ничем не могу быть здесь полезен.
— Да, да, — согласился милиционер, отступая в сторону и пропуская Ананьева. — Благодарим вас за помощь.
Выйдя от соседей на лестничную площадку, Ананьев ощутил, что от всего только что произошедшего сильно перенервничал. В последнее время, если такое случалось, он снимал нервное напряжение крепким чаем. Но домой сейчас не хотелось, вернее, хотелось, а вот заходить туда желания не было. Наверняка, встревоженная ночным звонком в дверь и его отсутствием, жена, встала и теперь сидит в полутемной комнате, ожидая объяснений происходящему.
Ставшее пошаливать в последнее время сердце сейчас вроде не беспокоило, поэтому Ананьев решил покурить. Сигареты остались дома, в дипломате, там же покоилась и зажигалка. Борис Михайлович вздохнул и пошарил по карманам пиджака. Велика же была его радость, когда он обнаружил две десятки и еще четыре рубля. Какая-то ностальгия захлестнула его. Собственно, это была даже не ностальгия, а, скорее, чувство «дежа-вю». Как будто с ним уже когда-то такое случалось. Когда-то давным — давно, во времена студенческой юности. Тогда он жил здесь в общежитии и зачастую бегал, ну не ночью, конечно, в те времена ночью практически все было закрыто, а днем, то за разливным «Жигулевским», то за папиросами «Беломорканал». Беломорканал — шутили они в те дни у себя в группе, — затянулся и упал.
